Поэт в России, больше чем поэт

Часть 1

        Держа на поводьях свору собак (двенадцать борзых, одну таксу и одну левретку) и еле сдерживая их напор, Лермонтов практически бежал по улице. Вслед за Лермонтовым, в одном нижнем белье, бежала какая-то девица.
– Стойте Лермонтов! Стойте! – кричала девица.
–  Я к Пушкину! – кричал Лермонтов, – Я к Пушкину!

Часть 2

        На одном вечере, Пушкин случайно услышал стихи молодого поэта Лермонтова:
                             Мгновенье памяти чудесно:
                             Явленье, что передо мной,
                             Как мимолетно провиденье,
                             И гениально красотой.

        На следующий день, за подписью Пушкина, появилось другое стихотворенье:
                             Я помню чудное мгновенье:
                             Передо мной явилась ты,
                             Как мимолетное виденье,
                             Как гений чистой красоты.

        После этого, Пушкин почему-то заболел и целый месяц сидел дома, а в Петербурге упорно ходили слухи, что Лермонтов натравил на Пушкина своих собак и те его покусали.
 

Дуэли не будет

Часть 1

– Господа офицеры помирились! Господа офицеры помирились! – радостно кричала Машенька, выбежавшая из залы. – Господа офицеры помирились!
        Раздался оглушительный выстрел. Ровненькая дырочка появилась у Машеньки прямо по середине лба, и она спокойно упала на пол.
        Из залы выбежали офицеры Самострелов и Криворуков. Они склонились над телом Машеньки, разглядывая дырочку на лбу.
– Да… – произнес Криворуков и снял с головы фуражку.

Часть 2

        На шум выстрела из гостиной спешно выбежала мамаша юной Машеньки. Она была настолько полноватой натуры, что лицо ее полностью заплыло жиром и напоминало… (сами знаете, что).
        Не добежав метров семь до офицеров, она увидела Машеньку, мирно лежавшую на полу.
– Ой… – произнесла дама, хлопая глазами и не понимая сути происходящего.
– Ну что смотришь? – сказал Самострелов, любезничавший давеча с мамашей, – Поросячья твоя физиономия… Все! Фенита ля комедия!
        Дама с грохотом упала на пол. Криворуков тупо чесал затылок.

(С) Сибирёв О.А.

Леночка

        Однажды, Пушкин весь день домогался своей жены Натальи Николаевны Гончаровой. Но то ли у нее было плохое настроение, то ли она просто не хотела, в общем, она ему отказала. Обиженный супруг уехал на бал в усадьбу графа Шереметьева.
        Появившегося на балу Александра Сергеевича приветствовали восторженные взгляды:
– Смотрите, это Пушкин! Пушкин!
– Где, где!? Ах, это же Пушкин!
        Только гусары на приход Пушкина никак не отреагировали.
        Осмотрев с минуту всех присутствовавших на балу дам, Александр Сергеевич подошел к самой молодой и самой красивой даме – княжне Голубкиной.
– Пушкин! – коротко представился он и, схватив княжну за руку, решительно поволок ее в дальний угол огромного зала.
– Я не понимаю… – в нерешительности произнесла княжна.
– Сейчас поймешь. – так же кратко ответил поэт.
        Смахнув со стола, стоявшего в дальнем углу зала, фужеры с шампанским и горящие свечи, Александр Сергеевич повалил княжну на стол и раздвинул ей ноги.
– Нахал! – в ужасе закричала княжна.
        Но это ровным счетом не имело никакого значения, потому что Пушкин уже занимался своим мужским делом.
        Все, кто присутствовали на балу, устремили свои взгляды в дальний угол зала.
– Какое безобразие! – раздались возмещенные женские возгласы, – Какой ужас! Какое падение нравов! Кошмар! Где полицмейстеры!
        Некоторые дамы даже попадали в обморок. А вот гусары, не долго думая, оперативно окружили столик с «любовниками» плотным кольцом и начали давать княжне ценные советы и рекомендации.
– Ай да Пушкин! – восторженно кричали они. – Ай да сукин сын! Наш человек оказывается! Настоящий гусар! А мы-то думали!
        В ту же минуту в зал ворвались полицмейстеры и начали стаскивать насильника с девушки. Княжна же напротив; неожиданно прижав к себе «Солнце русской поэзии», стала бить полицмейстеров ногами, не желая пропустить восторг от Божественного слияния высокого искусства и бренного бытия.
        Гусары в свою очередь настойчиво попросили полицмейстеров подождать, когда все кончится, и те отступили.
        Оглушительные крики княжны возвестили о том, что все кончилось.
– А-а-а-а… – нежно застонала она.
– Тебя как зовут? – спросил Пушкин.
– Леночка.
– Очень приятно! – сказал Александр Сергеевич.
– Мне тоже… – ответила княжна.
– Пошла на бал девицей, домой вернулась жрицей! – скаламбурил Пушкин, застегивая ширинку.
– Пушкин! Вы арестованы! – крикнул старший полицмейстер.
        Не обращая на них никакого внимания,  Александр Сергеевич предъявил стражам порядка удостоверение депутата Государственной Думы и, под восторженные возгласы гусар, скрылся в неизвестном направлении.

(С) Сибирёв О.А.

Откровение

        «Здравствуйте уважаемый Лев Николаевич Толстой. Вот решил Вам написать это письмо. Я очень долго не решался этого сделать, но видимо пришло время. Лев Николаевич, моему терпению пришёл конец. Я думал, что всё скоро закончится, но это продолжается до сей поры и не известно когда вообще завершится. Поэтому я не смею более молчать и закрывать на всё это глаза. Моё письмо – это крик души отчаявшегося человека, человека который доведён до критической точки. Точки, после которой будет восклицательный знак! И этот знак – моё письмо к Вам. Поверьте, я надеялся до последнего, но как говорится время в спять повернуть нельзя. Поверьте, я совершенно искренне хочу Вам только добра, поэтому и пишу это письмо. Моё письмо это единственное и последнее, что я могу для Вас сделать. Надеюсь, что Вы поймёте всё правильно и не будете на меня обижаться. В противном случае может произойти непоправимое. Я призываю Вас очень серьёзно отнестись к моим словам и так же серьёзно задуматься, ибо уверен, что Вы человек не глупый и будете в состоянии понять всё то, что я хочу Вам сказать. Не думайте, что это письмо я написал под чьим-либо давлением или по чей-то злой воле. Уверяю Вас, всё что здесь написано – написано мной лично и без всякого на то принуждения. Написано потому, что я, как ни странно, Вас уважаю и испытываю к Вам глубочайшую симпатию. И учитывая Ваш авторитет (об этом я упомяну позже) и Ваш вес в литературных кругах (об этом так же позже), я обращаюсь к Вам лично, не прибегая к услугам посредников. Надеюсь, что всё сказанное мной будет Вами воспринято правильно и более того – как призыв к действию, ибо второго письма от меня Вы не дождётесь никогда.
        Итак...Уважаемый Лев Николаевич – перестаньте писать Ваши книжки! Перестаньте морочить людям головы своим сумасбродством. В конце концов, Ваше безумие – это Ваши личные проблемы. И общество не обязано отягощаться Вашим болезненным творчеством и Вашим идиотизмом, который Вы Лев Николаевич смеете называть литературой. Ведь по сути дела, Ваша литература – это же скукотища фиолетовая, это же тоска зелёная, занудство полнейшее. Вашими книжками только детей в гимназиях морить. А от Вашей псевдоумности, лично меня уже тошнит.
        Более того, совершенно не понятно, что Вы хотите сказать Вашими книгами. Ваши, с позволения сказать, «произведения» это же бред сумасшедшего! Ничего не понятно: не понятно чего хотят Ваши герои, не понятно к чему Вы вообще всё это клоните. Сплошные разговоры. Ваши герои постоянно разговаривают. Они разговаривают, разговаривают и разговаривают. Лев Николаич, от этих разговоров можно сойти с ума! Толстой, чего Вы добиваетесь?! Чего Вы хотите доказать?! А самое главное кому?!
        К чему всё это?! К чему все эти бесчисленные Балконские, Вяземские и Трубецкие? Кому они нахрен нужны с их переживаниями, страданиями и якобы мучениями? Ваши герои (рискну предположить, что и Вы сами) полные кретины, дегенераты и шизоиды. Например, с какой такой радости ваша Каренина; молодая, красивая и богатая женщина, сиганула под поезд? Она что – дура? У неё что, последний кусок хлеба отобрали? Её что, по миру с голой задницей пустили? Или почему этот мерзавец Пьер Безухов изображён у Вас как эталон благородства и добродетели? И вся эта придворная толпа негодяев, заполонившая страницы Ваших книг, строит из себя закореневших патриотов Родины! К чему всё это, Лев Николаич? Почему все Ваши герои лицемерны, омерзительны и нечисты на руку? Почему все эти Ваши князья, графы и генералы не более чем законченные подонки, скоты и душегубы (?), впрочем, как и Вы сами.
        Ответьте Лев Николаич... Молчите? А молчите Вы потому, что ответ очевиден – Вы перерожденец и Иуда от литературы. Вы мерзкий писака, прославляющий самые низкие и гадкие человеческие чувства. И уже не приходится удивляться тому факту, что Вас отлучили от церкви, предав анафеме! Ваш авторитет – это мыльный пузырь раздутый Вами самим! Весь Ваш вес в литературных кругах – это итог Ваших многочисленных интриг, подлости и гадкого предательства.
        Опомнитесь Лев Николаевич. Опомнитесь и отрекитесь...Отрекитесь от своих книг, слов и убеждений. Отрекитесь от своих героев, поступки которых безумны и бесчеловечны. Отрекитесь от всего того зла, которое Вы привнесли в мир, объявив ему войну.
        Покайтесь, да и простит Вас Бог.
        С уважением, Фёдор Михайлович Достоевский».

(С) Сибирёв О.А.

Близнецы

        Оказывается у Достоевского был брат близнец. Достоевский об этом знал, хотя своего брата никогда не видел. Ещё было известно, что на свет они появились в разных городах и в разные годы.
        На подобную странность Достоевский внимания не обращал, т.к. очень сильно любил своего брата, и каждый месяц высылал ему значительную сумму денег; благодаря чему систематически оставался без средств к существованию и частенько голодал. Брату же об этом ничего не сообщал, т.к. не хотел его тревожить. А брат, в свою очередь, каждый месяц, аккурат третьего числа, присылал Достоевскому новое письмо с очередной просьбой выслать ему денег.
        «Брат! – писал он Достоевскому. – Вышли мне денег. Заранее благодарен. Твой брат»
        Достоверно выяснить личность таинственного брата историкам так и не удалось; однако всё указывает на то, что под личиной близнеца скрывался не кто иной как Лев Николаевич Толстой, который, почему-то, и обналичивал все денежные переводы, отправленные Достоевским.

(С) Сибирёв О.А.

***

        Несмотря на то, что Достоевский был не очень состоятельным в финансовом плане человеком, иногда он дозволял себе быть великодушным и весьма расточительным.
        Выйдет, бывало, Фёдор Михайлович на Невский проспект и каждому нищему по копеечке даёт. А потом стоит в сторонке и любуется собой, а босяки смотрят на Достоевского и кланяются, кланяются, кланяются...
        А как кланяться заканчивают, Достоевский снова мимо нищих проходит и ещё раз каждому по копеечке выдаёт. А потом опять стоит в сторонке и любуется собой.

(С) Сибирёв О.А.

На балу

        На балу у княгини Воронцовой собралась вся знать Петербурга. На этом балу присутствовали графы, князья, иностранные дипломаты и даже представители царствующей династии. Все ходили и с пафосом приветствовали друг друга:
– Моё почтение граф... – (с поклоном).
– Моё почтение князь... – (с поклоном).
        Граф Вяземский уже давно хотел, что бы его представили Пушкину. Сегодня это случится, взволнованно думал он.
        Найдя общих знакомых, графа подвели к Пушкину.
– Граф Вяземский! – представился граф.
        Пушкин набрал во рту побольше слюны и соплей и (!) харкнул графу прямо в лицо.
Немая сцена.

(С) Сибирёв О.А.

Правда о Жанне Дарк

        Оказывается Жанну Дарк не сожгли на костре, как ошибочно предполагали историки, а закололи пиками в клозете когда та справляла малую нужду. В этом, в принципе, нет ничего такого, правда что это в некотором роде подмывает героическую репутацию Жанны.
        Но большую трагикомичность этой истории придаёт тот факт, что люди, заколовшие Жанну пиками, намеревались убить вовсе не её, а совершенно другого человека – графа Монте Кристо. Она просто оказалась не в то время, не в том месте.
        На костре же сожгли другую женщину. Она была полной дурой и всем мешала жить.

(С) Сибирёв О.А.

О Тютчеве

         Мало кто знает, но знаменитый русский поэт Фёдор Иванович Тютчев по совместительству был помещиком средней руки. Он жестоко избивал своих крепостных крестьян, подвергал их необоснованным наказаниям и пыткам. Но прославился он вовсе не этим; по утверждению современников, Тютчев страстно увлекался изотерикой, всякой магией и шаманством. Он на полном серьезе полагал, что сконцентрированная умственно мысль, облаченная в словесную форму, способна материализоваться. Поэтому он каждое утро объезжал по периметру поместье своего соседа – генерала Раушенбах-Милосердова, которого люто ненавидел, и выкрикивал в адрес последнего унижающие честь и достоинство генерала оскорбления.
         Восемь лет и пять месяцев Тютчев обреченно выезжал на утренние «прогулки», с каждым днем утрачивая веру в могущество магии, как вдруг случилось «чудо»: однажды в дом генерала ударила молния и его усадьба сгорела до тла.
         А вскоре появилось самое известное стихотворение Тютчева: «Люблю грозу в начале мая».

(С) Сибирёв О.А.

Пушкин и царь

         Царь Николай Первый недолюбливал Пушкина, однако журил его совсем по-отечески:
– Ну что же Александр Сергеевич, друг Вы мой сердечный про царя-то всё пасквили и оскорбления пишите? Неужто государь Вам так противен? Неужто государь Вам какую обиду нанёс или милостью своей обделил? – каждый раз говорил Николай.
         Пушкин всегда стоял молча, плакал, а потом бросался к Николаю и прижимался к его груди.

(С) Сибирёв О.А.

Гоголь и хромота

        В связи с тем, что Гоголь редко появлялся «на людях», мало кто обращал внимание на то, что Николай Васильевич слегка прихрамывал и не редко падал на землю, расшибая себе лоб. А случилось это вот как.
        Летом 1835 года Гоголь гостил в деревне у Пушкина. Обычно Николай Васильевич просыпался только к обеду, а тут вскочил засветло, накатил несколько рюмашей рябиновой настойки и давай безобразничать: за молодыми девками бегает, за непристойные места их хватает, задницу свою оголяет и старух деревенских в смущение вводит. Да в такой «раж» озорник вошёл, что Пушкин от греха подальше спустил на него бойцовых собак, дабы угомонить.
        А он всё не унимается – бегает весь окровавленный и орёт нечеловеческим голосом. Пришлось тогда деревенским мужикам его дубинами-то до полусмерти и исколошматить.

(С) Сибирёв О.А.

Нет пророка в своём отечестве

        Когда царю Николаю Первому доложили, что Пушкина по ошибке продали в турецкое рабство, царь отрешенно посмотрел в окно, убрал во внутренний карман своего кителя гравюру с изображением Натальи Николаевны Гончаровой и печально произнёс:
– Более нет пророка в своём отечестве…

(С) Сибирёв О.А.

Пушкин и декабристы

(Санкт-Петербург, Сенатская площадь, 14 декабря 1825 года)

- Ну чего-же мы ждём?!!! - кричали замерзающие на морозе содаты на Сенатской площади.
- Пушкина ждём!!! - отвечали солдатам старшие офицеры гвардейских полков. - Пуш-ки-на!!!
- Пушки нах ждём, пушки... - начали перешёптываться солдаты.

(С) Сибирёв О.А.

Житие Фёдора Михайловича

        Достоевский находился в гостиной комнате своей квартиры. Он сидел на деревянном стуле возле круглого обеденного стола и курил папиросу. Его что-то тревожило и он никак не мог сконцентрировать свой взгляд на каком либо предмете. Нервно затушив папироску, Фёдор Михалыч достал из пиджака карманные часы и посмотрел на время. Было без четверти два. Он убрал часы обратно в пиджак и положил руки на край стола. В такой позе он просидел минут двадцать, после чего поднялся со стула и громко крикнул:
– Марфа самовар! Или нет... Нет, не надо! Просто поди сюда!
        В гостиную вошла экономка Марфа. Это была женщина лет тридцати, худощавого телосложения. Происхождением она была из обедневших мещан, что и вынудило её многие годы работать экономкой в доме Достоевского. Однако она была не дурно образованна и умела даже говорить по французки.
– Марфа присядь... – начал Достоевский, указав женщине на стул.
        Марфа села на стул, утомлённо взглянув на Достоевского. Фёдор Михалыч же, закурив очередную папиросу, начал ходить вокруг стола, причём с таким выражением лица, будто бы он хочет сообщить Марфе что-то очень важное или что-то крайне для неё неприятное.
        Прошло минут пять, а Достоевский всё ходил вокруг стола, никак не решаясь начать разговор. В воздухе повисла гнетущая тишина. Ещё минуты через две Марфа не выдержала и, сделав глубокий выдох, с надеждой в голосе произнесла:
– Ну я пойду, Фёдор Михалыч?
        Достоевский тут же остановился и затушил свою папироску. Взяв второй стул, он подсел к Марфе.
– Марфа... – начал Достоевский. – Я вас знаю без малого десять лет. Вы меня тоже. За это время мы стали очень близкими людьми, в некотором смысле даже родными. Поэтому я хочу спросить у вас совета... Знаете Марфа, я двадцать лет играю в рулетку и за эти двадцать лет мне ни разу не повезло. Но жизнь устроена так, что рано или поздно человеку должно повезти. Нет-нет, не в рулетку. В Петербургском Университете мне предложили кафедру Русской литературы. Что вы по этому поводу думаете?
        Марфа задумалась и с минуту молчала. Потом она взглянула на Достоевского и с грустью произнесла:
– Мне кажется, Фёдор Михалыч, вы должны отказаться от этого предложения.
– Это поч... почему? – выдавил из себя Достоевский, пытаясь сдержать гневное разочарование.
– Я считаю, что такой человек как вы, не достоин возглавлять кафедру, а уж тем более кафедру Русской литературы.
– Почему?! – воскликнул Достоевский.
– Фёдор Михалыч, может не будем об этом...
– Нет, нет сударыня... Вы мне лучше ответе!
– Фёдор Михалыч, может в другой раз?
– Нет, сударыня, сейчас! – потребовал Достоевский.
– Фёдор Михалыч, а оно вам надо?
– Надо сударыня, надо! – крикнул Достоевский.
– Но я не хочу говорить об этом!
– А я хочу!
– А я не хочу!
– А я хочу!
– Ну что ж… – уставшим голосом произнесла Марфа. – Извольте. Сами напросились... Только я скажу всё, что я о вас думаю. А вы уж, пожалуйста, меня не перебивайте.
        Марфа поднялась со стула и подошла к окну. Достоевский закурил папиросу.
– Знаете, Фёдор Михалыч... – начала Марфа. – Есть в вас что-то отталкивающее, что-то неприятное.
– Что именно?! – давясь дымом, спросил Достоевский.
– Да буквально всё! Например, своими разговорами вы можете достать кого угодно! Как злой доктор – найдёте болячку и ковыряетесь в ней, ковыряетесь, ковыряетесь. Вы что думаете, это кому-то приятно?
– Нигде я не ковыряюсь! – раздражённо произнёс Достоевский.
– Перестаньте! Вы же как заноза какая то ходите. Всё вам не то, всё вам не эдак. Вы постоянно чем-то не довольны. Вас послушать, так все кругом идиоты, извращенцы и лоботрясы. Кроме вас, естественно.
– Марфа, вы не правы!
– Прикидываетесь порядочным человеком, а сами, в то же время, каждый четверг к Морозовским баням бегаете, на голых баб глазеть!
– Это не правда!!! – завопил Достоевский.
– Правда, Фёдор Михалыч! Правда!
– Нет!!!
– Но я вас там видела!
– Это был не я!!! Это был кто-то похожий на меня, но не я!!!
– А откуда вы знаете, что там вообще кто-то был, если вас там не было?
– Я... я не знаю, но это был не я!
– А письма чужие тоже не вы читаете?
– Письма? - на лице Достоевского застыла испуганная гримаса.
– Да Фёдор Михалыч, письма! Я их нашла! Случайно конечно...когда за буфетом пыль протирала.
– Я всё могу объяснить! – в панике прокричал Достоевский.
– Строите из себя философа нравственности, а сами доносы на соседей в полицию пишите!
– Вы же знаете, они все подонки!
– Как обезумившая старуха, по всему Петербургу сплетни обо всех собираете!
– Марфа! Прекратите!
– Вас хлебом не корми, дай про кого-нибудь очередную гадость рассказать! Чему вы научите студентов?
– Марфа! Остановитесь!
– Разглагольствуете о милосердии, а сами пьяных мужичков на базаре обворовываете! Хамство человеколюбием прикрываете!
– Марфа! Это несправедливо и жестоко!
– Жестоко? – изумилась Марфа. – А отравить собачку мадам Петрищевой не жестоко?! А сжечь в камине черепашку Грушевских не жестоко?!
– Я думал она мёртвая!
– Почему вы постоянно врёте?!
– Я не вру, то есть, почти не вру...
– Да вы же весь с ног до головы заврались! Вы уже сами не понимаете когда вы врёте!
– Это не правда!
– Не правда? Тогда кто кирпичом стекло в квартире Грушевских выбил?
– Э... это не я!
– Не вы?
– Нет, не я!
– А кто под дверью мадам Петрищевой нагадил? Тоже не вы?
– Нет, не я!
– Знаете что, Фёдор Михалыч, вас не то, что бы на пушечный выстрел к студентам подпускать нельзя; вас лечить же надо! Потому что вы ненормальны!
– Я нормален! – закричал Достоевский.
– Ненормальны!
– Я абсолютно нормален!
– По вас дурдом плачет!
– Нет!!! – Достоевский начал задыхаться.
– Да!
– Нет!!! Нет!!!
– Да, Фёдор Михалыч! Да! Дурдом!!!
– Нет!!! Нет!!!
– Да!!!
        Тут Достоевскому стало не хорошо, он упал и забился в эпилептическом приступе.

(С) Сибирёв О.А.

Встреча

        Лев Николаевич Толстой много лет к ряду весьма настойчиво и к сожалению безуспешно искал встречи с Петром Ильичом Чайковским. Чайковский же, с такой же настойчивостью и весьма удачно, этих встреч избегал. Даже завидев Толстого на улице, Чайковский сворачивал в переулки или вообще бросался наутёк.
        Чайковский наотрез отказывался посещать те мероприятия, где мог бы появиться Толстой. Он не отвечал на письма Толстого и его просьбы о встрече, переданные через общих знакомых. Но вот однажды, потеряв бдительность, Чайковский принял приглашение на именины Белинского и, не подозревая подвоха, в указанный час явился в дом знаменитого литературного критика.
        В начале всё было как обычно: поздравительные речи, заздравные тосты и звон фужеров с «Шампанским». Но потом случилось непредвиденное – Чайковский увидел Толстого. Композитора охватил ужас и паника. Потеряв дар речи, Чайковский побежал по коридору, в надежде где-нибудь спрятаться. Толстой за ним.
        Забежав в самую дальнюю комнату, Чайковский понял, что он попал в западню, т.к. через секунду в дверях увидел Толстого. Чайковский вправо – некуда, влево – тоже. Пытаясь не смотреть Толстому в глаза, Чайковский, изобразив на лице радостное изумление и скрывая явное отвращение, нерешительно пролепетал:
– Лев Николай... Николаич. Какая встреча... Встреча-то какая!
        Толстой негодующе смотрел на Чайковского и тяжело дышал, посапывая ноздрями. В воздухе повисла зловещая пауза. Чайковский сглотнул слюну и покрылся холодным потом.
        Неожиданно Толстой поднял свой тяжеленный костыль и замахнулся им на Чайковского. Пётр Ильич закрыл глаза и тихо произнёс:
– Господи помилуй...
        Прошла секунда, самая длинная и кошмарная секунда в жизни Чайковского. Казалось это была не секунда, а целая вечность. Вечность, после которой, к удивлению Чайковского, ничего не произошло. Он нерешительно открыл глаза и, к своему изумлению, не обнаружил в комнате Толстого.
        Так проистекла первая и к сожалению единственная встреча великого русского композитора и столь же великого русского литератора.

(С) Сибирёв О.А.