Из детской библиотеки.
Мне выписывали журналы: «Светлячок», «Золотое детство», «Маяк», «Вокруг Света», «Задушевное слово». Мы любили его за забавные приключения маленького Мурзилки, в цилиндре и во фраке , с моноклем,  доктора Мазя- Перемазя , Китайчика, Индейца и других человечков.
Одна ,совсем не детская легенда  из «Светлячка» мне запомнилась: Один бедняк взмолился Богу, что  крест его слишком тяжел и попросил дать ему крест полегче. Святой Петр привел его к куче крестов :»Выбирай» , - сказал Святой Петр. Бедняга стал примерять кресты, взваливая их себе на спину, и не мог подобрать. То они были слишком тяжелы, то неудобны, то не держались на спине и падали на землю. Наконец,  бедняк нашел под кучей крест, примерил его и воскликнул : «Вот этот мне хорош , я его беру» - «Ты  выбрал свой собственный крест», - сказал Святой Петр. Запомнила я  и картинку: груду крестов, бедняка в рубище и Святого Петра с нимбом.

Наше пение.
Бабушка Демы и Наташи играла нам песенки из детского сборника «Гусельки». Мы вставали около пианино и с удовольствием пели под аккомпанемент «Серенького козлика», «Лягушку на дорожке», «Дети в школу собирайтесь, петушок пропел давно». В этой песне есть слова: «Человек и, зверь, и птица – все берутся за дела. С ношей тащится букашка, за медком летит  пчела… Рыбаки уж тянут сети, на лугу коса звенит. Помолясь, за книгу, дети, Бог лениться не велит». Мне захотелось все выразить в движении: я стала ползать,  как букашка с ношей, тянуть сеть, косила, молилась. Наташе это понравилось, она присоединилась ко мне, мы вместе
« полетели за медком». Пение страдало, но было очень интересно.
Любимая наша песня была военная :  «Тра-ра-ра, ра-ра-ра.  В поход пора, пора. Уж в трубы затрубили и в барабаны били.» Кончалась песня словами: «И всем одна охота – сразиться за царя, беда врагам – ура!». Дема не хотел сражаться за царя, и он запел : « И всем одна охота сразиться за себя – ура! Ура! Ура!» . Так мы и стали петь : «Сразиться за себя!».
Радостно пели и другую песню : « Я на горку шла, тяжело несла, уморилась, уморилась, уморилася…»Наташа переделала  другой припев : « Уморякнулась , в печку  брякнулась» , - этот припев мне больше понравилась.
Еще в «Гусельках» была песенках на слова Державина:
За полями, за горами,
За лесами, меж кустами
Лужочек там был, лужочек там был.
Вкруг лужка росли цветочки, вокруг милы ручеечки,
Блистали в струях, блистали в струях.
Птички нежны песни пели, слышны были там свирели,
Соловей свистал, соловей свистал.
Недалеко там был холмик,
А на холмике был домик…»

Дальше слов не было, но бабушка придумала конец : «И там Дема играл, и там Дема играл». Эта песня, впоследствии, вошла в репертуар моих детей в детском саду. Мы ее назвали «Про мальчика Дему». Пели , однако, варьируя : «Миша там играл,» или «Петя там играл», перебирая всех мальчиков группы.
В августе  1913 мама со мной и братом поехала в имение  тети Ани Зенкевич (урожденная Оде де Сион), в Краевщину под Житомиром. Имение это было куплено у Голенищевых – Кутузовых. Тетя Аня жила с двумя воспитанницами, молодыми девушками. Летом в Краевщине всегда было много гостей. Приезжали мамины братья и сестры со своими семьями. В то лето кроме нас гостила семья маминого брата семья – дяди Володи И самый младший ее брат – дядя Сережа.
За домом стояло большое старое дерево, на нем жила семья аистов. На высоте нашего роста было дупло. Меня убедили, что в дупле живут гномы.  Как-то вечером мне показали на дне дупла зеленый огонек и сказали, что это сидит с фонариком Мазь – Перемазь. Мы бросали гномам в дупло конфеты и кусочки пирожных. Однажды я бросила им яблоко,   и фонарик погас. Мазь –Перемазь закричал голосом брата: «Ты мне попала в глаз». Я очень испугалась, почувствовала себя виноватой и глубоко несчастной. В Москве я рассказала про гномов в дупле двоюродным сестрам. Они подняли меня на смех. Я смутилась, но верить не перестала, - ведь фонарик доктора Мазь – Перемазя горел! Что это было? Светлячок? Светящаяся гнилушка?
Дядя Сережа летом составлял гербарии и брал меня с собой на сбор растений. Он учил меня засушивать растения, определять их. Домой я поехала с отличным гербарием. Мы бродили по лугам, по лесу, обошли все окрестности. На пашне я нашла полупрозрачный кристалл. Это оказался дымчатый топаз. Он много лет был украшением моей минералогической коллекции. Я очень полюбила дядю Сережу. Позднее в Уфе я стала одеваться мальчиком и назвала себя Сережей. На Наташу я не отзывалась.
Приехал  летом и другой мамин брат – дядя Павлуша. На домашнем вечере он танцевал мазурку и с мамой и со мной, крутил нас, встав на одно колено. Он катал меня и Кирюшу по дорожкам цветника и перед домом. Я боялась, но думала, что никто этого не замечает. После меня катался Кирюша. Когда его сняли с седла, он сказал : «А дядя Павлуша сказал, что ты боялась».
В августе 1914 года началась  Первая Мировая война. Обожаемого папу забрали на передовую. Перед отъездом я слышала его разговор с мамой. Они думали, что я сплю. Папа сказал: «Без руки, без ноги я вернусь, но если потеряю зрение – я застрелюсь». Мама плакала, а я под одеялом стала молиться Богу.
Мама со мной и Алешей переехала в Москву к своим родителям на Аптекарский переулок. Я поступила в женскую гимназию Мансбах,  где учились мои двоюродные сестры – Санюра и Нина Хруновы.
Мое золотое детство оборвалось…
Меня отдали в частную женскую гимназию Мансбах, где учились мои двоюродные сестры. Я держала вступительные экзамены по русскому, арифметике, закону Божию. Был еще экзамен по немецкому , но немецкого я не знала, зато, знала французский, и мне его зачли. Это была хорошая 8-ми классная гимназия  с тремя подготовительными классами. Начальница и все классные дамы были немки. Классные дамы! Во время уроков в углу класса за столиком сидела с вязаньем классная дама и следила взглядом, чтобы мы не вертелись. Осенью и весной нас водили на гимнастику, на асфальтовую крышу с высокой оградой. Это мы очень любили.
В классе у всех девочек были альбомы для стихов. Конечно, мне понадобился альбом для стихов. Мама купила мне альбом коричневого бархата с прикрепленной металлической розой. Мой альбом был самым красивым. Девочки не замедлили украсить его стихами:
             «Наташа – гимназистка
               Ехала на бал,
              Уронила розу,
             Ангел ее поднял».
Больше всего мне нравились смешливые стихи :
            Если хочешь быть счастливой,
           Ешь побольше чернослива,
          И тогда в твоем желудке
         Разведутся незабудки.
               Или
Дарю тебе собаку – прошу ее принять,
Она тебя научит, как хвостиком вилять.
Мои вкусы расходились со вкусами классной дамы, которая проверяла наши альбомы. Она восклицала: «Кто написал тебе такую гадость? Испортили альбом!». Этот красивый альбом был утерян в 1919 году.
В гимназии преподавали танцы, но за отдельную плату. Мне очень хочется, но мама говорит, что денег на это нет. Я только смотрю на эти уроки, а дома показываю, как девочек учат ставить ноги «в 3-ю дивизию» (вместо «позицию») .Зато дома мама сама учила меня бальным танцам: вальсу, мазурке, падеспань, краковяк, венгерке. Я все усвоила кроме мазурки. Мама танцевала прекрасно.
Раз по всей гимназии девочки передавали друг другу шепотом событие: « Начальница в лифте застряла, начальница в лифте застряла.» На верхнем этаже гимназии была квартира начальницы Фелиции Францевны Мансбах, туда ходил лифт. Но я никогда до того не видела и не слышала о лифте. Мне представилось, что горничные затягивают полную начальницу в лифчик, так туго, что не могут её из лифчика освободить.
Днем, по воскресеньям, ездили в Политехнический музей на лекции путешественницы Корсини.  Мы слушали об Индии, Африке, Японии, Китае, Сев. Америке, Австралии, Египте.
Я мечтала путешествовать по всему миру и зарабатывать деньги. Но моя сестра сказала: «Ты же стесняешься двух слов сказать при посторонних». Это правда – я была жутко застенчива…
О дорогой незабвенной нашей Мадам (учительнице французского). Где мама её нашла? Каким ветром занесло эту старушку француженку к нам? Как её звали? Кажется, Луиза. Стройная, подтянутая, в черном платье, с высокой седой прической, с красивым лицом, черными глазами, небольшим носом с горбинкой, красивая и в старости. Она почти не знала русского языка. Сначала она ходила к нам заниматься, а потом заболела и мама послала меня её навестить. Она лежала в промерзшей комнате с голыми стенами. Я поразилась ее бедности. Рассказала обо всем маме,  и нам стало её жаль. Я предложила отдать ей свою комнату. К этому времени у меня уже была своя небольшая уютная комната. Мадам переехала к нам. Она сердечно полюбила нас, со мною занималась чтением и диктантами. В семье мы легко читали по- французски - «Не зря Мадам за мной ходила…»

Моя библиотека.

В детской стоял застекленный книжный шкафчик, сделанный по моему росту. Он был заполнен интереснейшими книгами. Украшением его были тома в ярких переплетах : Жюль Верн, Майн Рид, Вальтер Скотт, Диккенс. ОднотомникиПушкина, Гоголя , Жуковского, с картинками, детская энциклопедия, исторические книги об открытии Америки, о Вильгельме Теле, о Жанне Д Арк, книги путешествий и приключений: Свифт, Марк Твен, Олькотт.
Робинзона Крузо папа подарил мне, когда я выздаравливая после простуды лежала в постели. Были прекрасные французкие детские книги. Любимый уважаемый детский шкафчик.Сколько в нем было сказок! Сказки Афанасьева, русские былины, сказки разных народов: «1001 ночь», сказки Перро, Андерсена, О.Уальда, Лагерлеф, Мамина-Сибиряка, братьев Гримм.
Некоторые были жестокие и я их боялась.
Папа отдавал в переплет комплекты моих журналов. На корешках ставились мои инициалы «Н.Х.».
Из детских журналов самым интересным был «Маяк». Редакторорв его был  известный толстовец Горбунов-Посадов.Журнал помещал интересные повести и рассказы, хорошие переводы зарубежной детской литературы, давал переводы различных сказаний и легенд, с явным направлением непротивлением злу, а главное учил наблюдать и любить природу..
Запомнилась статья : «Самый легкий языек эспиранто». Мама серьезно учила меня французскому языку. В эспиранто же в основном, слова образованы от латинских корней. Итаким  образом в нем много общего с французким языком. Мы  мамой прочли в «Маяке» несколько сказок на эспиранто.
Была у меня книга для юношества Алтаева «Светочи правды» с биографиями Микель анджело, Рафаэля и других художников, ученых исследователей. Среди них Карла Линнея с его систематикой. Он захватил меня больше всего и я твердо решила, что буду натуралистом путешественником.
Кроме детских книг и журналов папа собирал мне книги по естествознанию : о русской природе, в поле и в лесу, «Пруд и река», «Чудеса подводного мира», « В царстве пернатых», «Как живут растения», «Природа в комнате», руководство к составлению коллекции, красочные атласы.
На пяти полках книжного шкафа стояли книги, их было около трехсот.Нижнюю полку занимали коллекции камней и раковин, птичьих яиц, жуков, бабочек, которых папа научил усыплять эфиром., разных редкостей , вроде осиных гнезд и змеиных шкурок. Лежали папки с гербариями, ратсения я засушивала по правилам , под прессом, часто меняя  специальную гигроскопическую бумагу, расправляла пинцетом листья и цветки. Этикетки делала по русски, а не по латыни. Знакомые дети любили рассматривать мои сокровища.
Дедушка прислала мне свой микроскоп. Я много возилась со стеклами и лупой. Зарисовывала волосатую со страшными когтями волосатую мушиную лапку, бабочкино крыло или пчелиное жало.
                 Мама и ее род
О маме в Уфе.
Я была к куклам совершенно равнодушна к огорчению мамы. Мама вечерами любила шить куклам наряды и куклы мои всегда были хорошо одеты. Для кукол в одном углу детской стоял просторный дом. Верхний этаж был разгорожен на две комнаты – спальню и столовую – для Маргариты и Маруси. На нижнем этаже , куда свободно залезал Алеша, была кухня. Там же жила  большая , мне пояс, в наряде кормилицы, кустарная кукла – кухарка Матрена, в расшитом бисере кокошнике.
В мои красивые куклы приходили играть знакомые девочки.
Мама была одаренной – хорошо рисовала, как все Хруновы.
В гостиной висело ее большое красочное панно – на фоне темнозеленых камышовых зарослей стоят две белые цапли с хохолками, вокруг белые водяные лилии с широкими круглым и листьями и желтые кувшинки.
Мама любила ручные поделки: прекрасно вышивала, выжигала по дереву, занималась металлопластикой, учила нас делать гипсовые тарелочки с картинками, к елке мастерила художественные игрушки: снегурочек, дедов Морозов, девочек и мальчиков с коньками и на санках, все из белой ваты, обмазанные клейстером и осыпанные кристалликами борной. Они были блестящи и нарядны. Выдумок у нее на эти поделки было много.
А на Пасху как раскошно она оформляла праздничный стол! Специально  выращивала к Пасхе гиацинты – белые, розовые, голубые. Их кудряшки источали волшебный аромат и украшали стол. Всегда запекался  окорок, косточка которого была украшена гофрированной цветной бумагой. Куличей было много ивсе разные: с изюмом, миндалем, ванилью. Всегда готовились торты: мамин из грецких орехов с ромом  и мой любимый  - бисквитный. Так же разнообразны были творожные пасхи : белые, кремовые, шоколадные. И Даша трудилась над этой роскошью с энтузиазмом. Стол был – «Приходи кума любоваться!»
Часто вечерами мы слушали мамины рассказы, особенно любили мы слушать ее рассказы о своем детстве, так была серия  о том, «как мама шалила». Рассказчик она была выдающийся.Помню как рассказывала она о том, что когда ожидала меня, то все ее тянуло на клюкву, когда Таню – на апельсины, когда Алешу – на ржаные сухарики с солью. Я помню как Даша сушила их в русской печке на железных листах и вечерами, прямо на этих листах приносила в столовую и мы вс лакомились еще теплыми, солоноватыми сухариками.
Из все Чеховских пьес мне ближе всего «три сестры». Это время молодости моей мамы… Мамин отец , как отец сестер Полозовых, тоже был военным. Няньками в семье Хруновых , как у чеховских сестер,были денщики.
Дедушке, как генералу, полагался денщик на каждого нового ребенка. Мама помнит, как денщик одевал ее, гулял с ней, звал ее «Барышня Маня». У « барышни Веры» тоже был денщик.
У Чехова Вершинин рассказывает , что жил в Москве на Старо – Басманной улице, ходил на службу через Яузу по деревянному мосту. По этому же мосту , ежедневно, в войну 14 – го года будучи на пенсии ходил дедушка Петр Александрович Хрунов. Он был хирургом, но ходил на работу в Военный госпиталь (основанный еще Петром  Первым).
Теперь только одна я помню  маму здоровой, молодой, веселой, любящей, всегда жизнерадостной, разговорчивой. Она умела рассказывать живо, увлекательно, интересно.
Черты ее лица не были правильными, но нежно – голубые глаза, приветливые улыбающиеся глаза, свежий розовый цвет лица, прекрасные темно-каштановые  густые волосы делали ее очень женственной и привлекательной. У нее были красивые                   белые руки. ЕЕ бело-розовая кожа не загорала. Она могла получить солнечный ожог, но не загореть. Это наследственность Оде де Сионов. У нее и в старости долго сохранялся свежий цвет лица без морщин.
Сложена она была прекрасно. В молодости бегала на коньках, прекрасно танцевала мазурку.
Родительская семья у мамы  и папы была большая. В доме всегда бывало множество молодежи – подруги, товарищи.
Устраивали домашние спектакли . Поставили гоголевскую «Женитьбу». Тетя Вера играла невесту Агафью Тихоновну, мама – Сваху, дядя Коля – Кочкарева.
И в папиной семье в те годы любили играть. Ставили «дядю Ваню» - еще до МХАТА! Тетя Леля играла « профессоршу», папа  - Телегина, дядя Саша – Астрова.
До выхода дедушки ( маминого отца) на пенсию, семья его жила  в Гельсингфорсе(Хельсинки), и в Гродно, и в Казани – там куда переводили дедушкину военную часть.
Мама окончила с медалью Казанскую гимназию. С радостью вспоминала и каток в Казани и поездки на лодках по Волге.
Когда мамины родители жили в Гродно, мама училась в Москве на Высших Женских курсах. Жила с бабой Лелей, своей теткой. Ходила на студенческие политические сходки. Я от нее –задолго до революции знала Марсельезу ( бабушка пела ее по-французски), Варшавянку, разные студенческие песни.
18 ноября 1986 года, когда маме было 19 лет она участвовала вв политической студенческой демонстрации ( через полгода после Ходынки). Демонстрантов загнали в Манеж и заперли. Про аристованных курсисток сразу сложили куплеты: «Посмотрите на курсистку –на манеж пришла она.- Отворите ей темницу, - дайте ей сияние дня».
Дослужив до пенсии, дедушка с семьей переехал в Москву. Сначала они жили на Немецкой (Бауманской ) улице. Рядом жила семья Келдыш – нынешнего академика _ и они дружили домами. Потом поселились в Аптекарском переулке, в доме, доставшемся дедушке от тетки Айдаровой. По рассказам тети Веры , вокруг дома был большой фруктовый сад. Его уничтожил смерч, пронесшийся над этим районом Москвы в 1904 году.
В Аптекарском выросло семь поколений нашего рода:
Здесь жили мои прадед и прабабка – Хруновы Александр и Екатерина ( урожденная Айдарова),
-Мои дед с бабушкой с семьей _ Хруновы,
Мои родители , дяди, тети – Хруновы, Даниленко, Харкевич,
Мое поколение , мои двоюродные братья и сестры,
Мои дети и племянники – Хруновы, Айдаровы, Говоровы.

СНИМОК СЕМЬИ ХРУНОВЫХ

Стоят:Володя, Коля, едушка, Вера, Шура.
Сидят: тетя Анюта, бабушка, тетя Адя, мама.
Сидят внизу: Сержик, Павлик.
У бабушки на руках Санюра – старшая дочь д. Шуры и тети Ады.

ИЗ ПОЛИТИЧЕСКОЙ И ОБЩЕСТВЕННОЙ ЖИЗНИ ТОГО ВРЕМЕНИ

В начале октября 1905 года забастовка переросла  железнодорожников переросла   во Всероссийску политическую стачку.
17 октября был  подписан Манифест  о созыве 1-й Гос. Думы (Депутатом 1-й Гос. Думы был отец двоюродной сестры Кисы – А.А.Андреев. Потом он был арестован, сидел в тюрьме. Был одним из авторов «Выборгского воззвания». Сохранились письма тети Вари того периода.
Оформились партии кадетов и октябристов. Шли еврейские погромы. Иосиф ( будущий муж Натаьи Михайловны) был студентом Киевского Политихического Института. Отец отправил его в Швецарию.
О Конституции того времени говорили так:
«Хоть Конституцию – Нам царь дал куцую _ Через чур узкую, -
Но зато славную, - Истинно – русскую – Самодержавную!»

Работники культуры того времени:
Станиславский и Немирович – Данченко, Чехов, Горький (1868-1936),
Шаляпин, Собинов, Айседора Дункан, К.Ф Юон (художник, учитель  дяди Павлуши), Петров – Водкин ( знакомый тети Веры, предлагавший нарисоватьее портрет), С.И.Танеев, Ю.М.Шокальский – крупнейший географ, океанограф, картограф.

              ОТРОЧЕСТВО
1914 – 1917 год
Папа на фронте.
Чтобы быстрее получать письма от папы , мама решает временно переехать к родителям в Москву. В Уфимском доме поселяются наши друзья – семья Юлия Юлиевича Блюменталь.
Мы живем у дедушке в Аптекарском переулке на втором этаже в большой угловой комнате.  В соседней – семья маминой сестры: тетя Вера с дядей Георгием и маленьким Андрейкой.Дальше – спальня бабушки и дедушки с большим киотом в углу и горящей лампадкой. В маленькой комнате дядя Сережа – студент Петровско-Разумовской Академии.
Самая большая комната – столовая с мебелью красного бархата. За столом у каждого было свое место. Если кто занимал чужое , дедушка наставлял: «С чужого коня среди грязи долой».
Всего пять комнат и прихожая. В кухне большая русская печь.
Вечерами вся семья сидела за чаем, а я тихонько уходила в темную бабушкину спальню, вставала на колени перед киотом  с горящей лампадкой и молилась за папу. Позже  подруга говорила мне: «Вашу детскую молитву услышал Господь, и сохранил вам отца».
Вечерами дедушка любил петь мне и Андрейке солдатские песни: «Солдатушки»,»Вдоль да по реченьке», рассказывал о Хивинском походе, рисовал для Андрейки.
Мама поступила в Университете Шанявского. Слушала лекции на внешкольном и дошкольном факультетах.
Меня отдали в частную немецкую гимназию Мансбах, там учились мои двоюродные сестры – Санюра и Нина Хруновы – дочери старшего маминого брата Шуры. Их емья жила на первом этаже.
Я держала вступительные экзамены по русскому, арифметике, закону Божию. Был еще экзамен по немецкому , но немецкого я не знала, зато, знала французский, и мне его зачли.
Мама пригласила сухую , старую репетиторшу по немецкому, но я не взлюбила ни ее, ни немецкий. После урока, уходя, уже одетая, она часами разговаривала с бабушкой или мамой, а я чувствовала себя стесненной, пока она не уходила. Как-то у них зашел разговор о Царе. Немка сказала, что видела Николая Второго , и что у него тупое лицо. Это услышал дедушка, взволновался, вошел в прихожую, выпрямился и холодно сказал: «Ая имел честь видеть его величество так же близко как вас сейчас. Ничего тупогог в его лице нет». Немка покраснела и стушевалась, чему я была ужасно рада.
В одном из журналов «Нива на первой странице есть фото участников Хивинского похода. На приеме у царя все старые генералы в лентах и орденах, там же и дедушка. В первом ряду Николай Второй.
Стала приходить ко мне и учительница музыки. Полная , высокая , круглолицая, мягкая, но к музыке она меня не приохотила.
После уфимской свободы, шумных игр, беготни с собаками, я не полюбила гимназию с ее немецким духом и немецкой дисциплиной. Училась я неплохо, но оживала только на уроках природоведения, хотя учительница вела урок прискучно. Моими подругами была хорошенькая , кудрявая Катя Рябова, моя соседка по парте и Леля Мальцева , с толстой белокурой косой, внучка миллионера Мальцева. Я была у Лели в гостях – они жили на Немецкой улице. В их саду, на песчаных дорожках стояли столбы с цветными стеклянными шарами, меня  очень удивившие. Мне совсем не понравились эти нужные украшения ( хотя может быть это были цветные фонари) А Леля бывала у нас и играла с моими куклами.
На Страстной неделе говели всей гимназией, кроме немецких и еврейских девочек. Нас парами водили ежедневно в Богоявленскую церковь _ ныне Собор на Елоховской. По субботам еврейских девочек приводили и уводили русские няни – и несли за них сумки. По субботам что-либо делать ( даже донести портфель) у них считалось грехом.
На уроках рукоделия нас учили штопать чулки и украшать вышивками тряпки для пыли.
Я рвалась к приключениям, путешествиям, а мне предлагали … вышиват тряпки для пыли. Кроме раздражения я ничего не испытывала. Где же моя прекрасная уфимская свобода!
Когда я прочла автобиографию Надежды Дуровой, я заметила, что ее воспитывали похоже на меня – тоже как мальчика. В кинофильме «Гусарская баллада» есть сентементальная сцена – прощание с куклой перед побегом из дома. Многие зрители  были от нее в умилении . Но разве было ей до кукол? Ее ждала оседланная лошадь!
Девочек, как и мальчиков, мне казалось, надо воспитывать, чтобы рвались к геройским подвигам.
Позднее на уроках рукоделия мы щипали корпию в госпиталь для раненых. Эта работа уже имела смысл. Щипали мы ее все годы моего учения у Мансбах.
«Перед гимназией по утрам меня причесывали, заплетали косы  мама, тетя Вера или бабушка. Мама меня причесывала хорошо, а бабушка расчесывала волосы так ласково, так спокойно, прямо блаженство.
Милая бабушка! Она была сама любовь, само добро. У них было пять сыновей, две дочери и в те годы – десять внуков. Бабушка всегда излучала тихое умиротворяющее тепло. Она была полна любви к дедушке, детям и особенно к нам, внукам. Как я ощущала эту любовь, ее баловство, так необходимое всем детям.
Дедушка, военный врач был на пенсии, но с начала войны пошел работать в военный госпиталь в Лефортово».
Сделав уроки, я спускалась играть к Нине и Санюре, которых очень любила. Мы играли в зале. Днем она служила дяде Шуре приемной для больных. Он был врач- терапевт, имел частную практику. В войну он работал, как и дедушка , в военном госпитале. Помню его добрым и веселым. В 1918 голу он скончался, заразившись от больных сыпняком.
Часто звали поиграть с нами Маньку и Лидку Кабановых ( как мы их звали). Они жили во дворе, в маленьком флигельке. Во время разрухи в 1919 году  флигель разобрали на дрова, а Кабановых поселили в дедушкину квартиру. Семья была вороватая. Мать их – Малаша и Лидка таскали все, что могли. Сын их – Васька стал настоящим вором. Старшая – Маня- была самой порядочной. Отец – Матвей Иванович работал столяром в трамвайных мастерских. Он был не вредный. После революции, когда дедушка умер, он все расхаживал по двору, разглагольствуя. Что теперь он , рабочий, здесь хозяин. Но результатов его хозяйствования не было видно . Забор и ворота развалились, дом ветшал, крыша протекала.
Нина  и Санюра и я играли с девочками Кабановыми  во дворе в прятки, в лаптуууууууу, в «чижика», прыгали в классики.

Гимназию Мансбах   я недооценила с ее требованиями к аккуратности, точности , с ее педантизмом.

Это была хорошая 8-ми классная гимназия  с тремя подготовительными классами. Начальница и все классные дамы были немки. Классные дамы! Во время уроков в углу класса за столиком сидела с вязаньем классная дама и следила взглядом, чтобы мы не вертелись.Учителям  работать было легко.
Осенью и весной нас водили на гимнастику, на асфальтовую крышу с высокой оградой. Это мы очень любили.
В классе у всех девочек были альбомы для стихов. Конечно, мне понадобился альбом для стихов. Мама купила мне альбом коричневого бархата с прикрепленной металлической розой. Мой альбом был самым красивым. Девочки не замедлили украсить его стихами:
             «Наташа – гимназистка
               Ехала на бал,
              Уронила розу,
             Ангел ее поднял».
  А вот еще:
«Мужа люби,
Бережливою будь,
И розы навеки
Усыпят твой путь».
Больше всего мне нравились смешливые стихи :
            Если хочешь быть счастливой,
           Ешь побольше чернослива,
          И тогда в твоем желудке
         Разведутся незабудки.
               Или
Дарю тебе собаку – прошу ее принять,
Она тебя научит, как хвостиком вилять.

Мои вкусы расходились со вкусами классной дамы, которая проверяла наши альбомы. Она восклицала: «Кто написал тебе такую гадость? Испортили альбом!». Этот красивый альбом был утерян в 1919 году.
В гимназии преподавали танцы, но за отдельную плату. Мне очень хочется, но мама говорит, что денег на это нет. Я только смотрю на эти уроки, а дома показываю, как девочек учат ставить ноги «в 3-ю дивизию» (вместо «позицию») .Зато дома мама сама учила меня бальным танцам: вальсу, мазурке, падеспань, краковяк, венгерке. Я все усвоила кроме мазурки. Мама танцевала прекрасно.
Раз по всей гимназии девочки передавали друг другу шепотом событие: « Начальница в лифте застряла, начальница в лифте застряла.» На верхнем этаже гимназии была квартира начальницы Фелиции Францевны Мансбах, туда ходил лифт. Но я никогда до того не видела и не слышала о лифте. Мне представилось, что горничные затягивают полную начальницу в лифчик, так туго, что не могут её из лифчика освободить.
Двоюродную сестру Кису отдали в женскую гиназию Алферовой на Плющихе. Она жила там на пансионе. Мама по субботам ездила за Кисой и мы отправлялись в Оперу. Спасибо, мамочка! За две зимы 1915-1916 года мы переслушали весь оперный репертуар. «Иван Сусанин» тогда назывался «Жизнь за царя». В опере « Дочь Кардинала» меня потрясла последняя сцена, когда героиню сжигают на костре. Ночью я проснулась с рыданиями, и бабушка сказала, что вредно водить меня на такие вещи. Слышали мы оперы, которые потом больше не ставили: «Искатели жемчуга» Бизе, «»Аскольдова могила» Верстовского. Запомнила постановку «Кармен», «Евгения Онегина», «Севильского цирюльника» и «Демона», где Тамара в венке из роз, лежит в гробу и звучат церковные песнопения, а об ее душе спорят ( у подножья монастыря)  Демон и белоснежный Ангел с огромными крыльями.
Смотрели пьесы : « Мадам Сен-Жен», балет «Фея кукол», комическую оперу «Иванов Павел», со смешными карикатурными учителями и хорошенькой шпаргалкой. В Художественном – «Синюю птицу» видели с превосходной сценой «В царстве неродившихся душ», где беспощадный огромный старик с косой – «Время» - отбирает на корабль плывущих на Землю детей, которым настало время родиться.
Днем, по воскресеньям, ездили в Политехнический музей на лекции путешественницы Корсини.  Мы слушали об Индии, Африке, Японии, Китае, Сев. Америке, Австралии, Египте.
Я мечтала путешествовать по всему миру и зарабатывать деньги. Но моя сестра сказала: «Ты же стесняешься двух слов сказать при посторонних». Это правда – я была жутко застенчива…
В понедельник мы не высыпаемся. Бабушка маме: «Пусть Наташа не ходит сегодня в гимназию, пусть выспится». Я, счастливая, потягиваюсь, засыпаю опять. А Кисонька, завидуя мне, едет на извозчике , через всю Москву , на Плющиху, в свою гимназию.
Скучая по свободе, я как-то сидя за уроками, сочинила стихи п в глро лес, речку, природу. Помню только конец : « … и щебечут где-то славки в глубине леска». Показала маме. Она осторожно спросила: « А ты их не списала?».
Читаю с упоением книги: Олькотт «Маленькие женщины» ( ее автобиография» в 4-х частях. Ее же «Юность Розы», «Под сиренями».
У Нины Хруновой беру тома Чарской «Княжна Джаваха», «Сибирочка», «Лесовичка», роман о Надежде Дуровой, - все о героических девочках, все увлекательные. Но мама Чарскую не любит – « тот же Пинкертон для девочек».
Мама ездила на свидание с отцом, кажется в Краков. Однажды в газете, в столбце, где перечислялись фамилии убитых офицеров, напечатали папино имя. И был некролог. Известие оказалось ложным – мы имели письма  от папы и после того боя, в котором он якобы убит. Но все равно тревога  была отчаянная. Впоследствии, после наведения справок, корреспондент извинился перед мамой.
Зимой приехал с фронта папа, мой обожаемый папа. Я вернулась из гимназии и бежала вверх по лестнице на второй этаж, задыхаясь и путаясь в тяжелой шубе. Папа стоял на площадке, у него подкосились ноги. Он присел и, протянув руки, сказал: »Милая моя!» Потом поднялся, взял меня на руки и понес в комнату

«Деревня летом – рай» Грибоедов.
Летом, 1915 года тетя Варя, мама Кисы , пригласила нас погоститьв Калаевку. Мама позвала и мою немецкую репетиторшу, предупредив: « Только ведь в деревне на обед одна баранина, вы будете ее есть?» Я в душе взмолилась, чтобы она сказала : «Я баранины не ем». Но она закатив глаза к небу восторженно воскликнула: «Я обожаю баранину!» Я испугалась, что лето мое будет безнадежно испорчено. К счастью она все-таки не поехала с нами.
До Набережнх Челнов плыли пароходом по Каме и Белой. Оттуда 200 верст на лошадях. Ночуем в Башкирских деревнях. Башкирские избы чистые, чище , чем у русских.
Заехали погостить в Узун- Бурун.
По вечерам я помогаю бабушке Наде: кручу ручку сепаратора.Сливки отделяются от парного молока и тонкой струйкой стекают в отдельное ведро. Сильная струя снятого молока льется в другое ведро.
В Узун-буруне живет бабушка Настя, приезжает Киса и ее брат Боря – студент Казанского Университета. Боря приехал как-то раз в сумерки. Мы с Кисой ждали его и, услышав, колокольчик, побежали встречать на дорогу. Он вылез из плетенки, поцеловал Кису и подал мне руку, улыбаясь: «здравствуй, Наташа!» Я посмотрела в его черные глаза и влюбилась с первого взгляда, не осознавая этого.
Мама сос мной , Настей и Кисой ходила купаться «на канаву» - канал прорытый для мельницы. Киса и Настя меня дразнят: « Нас целая рать – пошли Наташку драть!» Очень было обидно, но купаться было прекрасно.
Терраса бабушкиного дома выходила в большой запущенный вишневый сад. В глубине сада стояли скамейки . Я уходила туда учить немецкий, но ничего не получалось. Меня разыскивал Боря и мы начинали бегать, ловить друг друга , прятаться. Очень весело было играть с ним.
Из Узун-Буруна  поехали в Калаевку за 40 верст на лошадях – мама со мной и Алешей и отдельно Боря с Кисой.
Калаевка! Наслаждением было лето , проведенное на приволье.Каждый день приносил новые радости. Кискины братья – студенты – Толя, Боря и Гора и гимназист Леня были внимательны к нам, старались доставлять нам побольше развлечений.  Их деревенские друзья переделали Толю в Толиса ( по образцу Боря – Борис) и он навсегда остался Толисом.
Мы часто собирались на террасе дома. Там нас любил снимать Леня. Здесь, лунными вечерами, мы усаживались на ковре и пели « Хаз-Булата», « Из-за острова»,»Коробушку», Любимой песней Горы были «Золотые горы», а Бориса «Мы случайно с тобой повстречались, было много в обоих огня». Я пела : « В обоях огня» , - и мне представлялось: сидят двое в комнате и не замечают, что горят обои…
Сохранились два прелестных снимка «семейное гнездо в Калаевке – лето 1915 года».
На верхнем снимке слева направо  стоят: Гора, мама, Борис, дядя Гриша ( сидит), Толис, тетя Леля Соколова.
Второй ряд: Киса, Настя,  я , бабушка  Надя, Миша Соколов, тетя Варя, Павлик Харкевич на велосипеде( погиб в войеу на фронте, остались сыновья  Станислав и Юрий), тетя Ганя – жена дяди Гриши - Агафья Никитична.
Внизу :  Алеша – брат, Вера Харкевич, Леня, Тося Соколовы.
На нижнем снимке : Гора, Настя, ТОлис, Боря, Я.
В другом ряду: тетя Варя, Леня. Бабушка Надя, мама.
Внизу: Алеша – брат, Киса.
Перед съемкой тетя Варя сказала своему любимцу Алеше, который лежал на ковре: « Обопрись на ручку». Алеша держал в руке яблоко и « оперся» на другую свободную руку.
Дом в Калаевке был просторный. Из столовой дверь выходила на террасу, обсаженную сиренью. Вниз спускалась                          тропинка к Ику, где стояла купальня. Сразу за домом была большая березовая роща. Я уже сознательно наслаждалась бескрайними башкирскими далями, петляющей рекой Ик , полями, зелеными холмами – предгорьями Урала.
Огромную радость доставляла мне верховая езда.Тетя Варя прикоепила мне Игреньку. Кисе – Байкала. Я привыкла к езде рысью, довольно мучительной вначале из-за тряски. Как я была горда и счастлива, когда садилась самостоятельно в мужское седло. Я ездила в мальчиковом костюме.Киса на Настином дамском сидле. Мы часто ездили с Кисой в деревню Усы к дяде Грише за 7 верст от Калаевки. По полям через овраг «Гремучий ключ» - на дне был овраг с ледяной водой.Сейчас по этой дороге ходят дяди Гришины дети в школу из Усов  в деревню Карповка на берег Ика. От Калаевки не осталось и следа. ( Название «Калаевка» по башкирски «Кара- игла» , русские переделали в Калаевку).
Мы с Кисой ехали верхом мимо уютного «Бабушкиного хутора2, стоявшего у дороги. В то лето на хуторе никто не жил. За ним был глухой лес с ключом недалеко от дома. В лес нам не позволяли ходить одним. Со взрослыми мы там на полянах собирали землянику и костянику.
В этом лесу я увидела таинственный цветок, похожий на нарцисс, но с серыми, очень тонкими прожилками. Всю жизнь я вспоминала этот цветок. Он снился мне во сне… Я вдруг увидела эти цветы                        , только мелкие , на Волге, близ Ложкина , уже в наше время.
Как-то мы с Кисой возвращались верхами от дяди Гриши из Усов. Моя лошадь, почуяв дом, понесла. У меня захватило дух, сначала я испугалась, но сразу почувствовала восторг от скачки. Игренька круто завернул с дороги  , вскачь влетел во двор и всиал у конюшни. Я была наверху блаженства.
Раз ТОлис поздно вечером поехал осматривать лес и  взял меня   . Я была горда и счастлива. В лесу ехали рядом по тропинке. Толя отстранял от меня ветки. Сквозь деревья сияла полная луна. Мы ехали очень тихо… Эта поездка была сама поэзия.
Иногда мы ездили в березовый лес за груздями. Взрослые шли пешком, а нас , детей везли на телегах. Груздей было обилие. Мня учили , как их доставать из-под  земли, из-под листьев и мха, где они росли семьями. Помню их чудный запах и и запах черной мягкой земли. Назад грузди везли на телегах. Мы все шли пешком.
На гумне за усадьбой стояли высоченный скирды хлеба.   Мы с Кисой скатывались по скользкой соломе хотя это запрещалось – портился хлеб.
Залеезали мы в гороховое поле – за стучками. Раз объезчик заметил нас и стал выгонять, приняв за деревенских девочек с Карповки.
За амбаром ощенилась дворовая собака. Мы с Кисой днями играли со щенятами, укладывали их спать, кормили .  пеленали. Алеша любил играть с пушистыми, косолапыми, ласковыми кутятами, Есть фтакая фотография.
У Кисы прочла «Пиноккио», «Сказки Кота- Мурлыки» Вагнера, сказки Киплинга.
Приехала погостить тетя Леля Соколова с сыновьями – моими двоюроднымибратьями Мишей и Тосей.. Тося и Алеша – брат ходили в военных гимнастерках , в погоах и портупеях. Миша облюбовал себе темно- красный грузинский бешмет. Откуда они взялись ? – Тетя Варя ездила с детьми га Кавказ по Военно=Грузинской дороге.Всем им там  были куплены грузинские бешметы с газырями, кинжалы и папахи. Мальчики вырослм и эти костюмы переходили к нам.
Путешествуя по Кавказу, все нашли, что Калаевка лучше и просились домой, оставаясь равнодушными в Кавказским красотам.
Миша был веселым выдумщиком и озорником. Когда его , Тосю и Алешу фотографировал Леня. Миша с веселой физиономией показал Лене язык,Тося закачался от смеха, Алеша хитро улыбнулся, сдерживаясь, чтобы не рассмеяться. Ямочки на щеках остались у него и у взрослого.
Помню , кА Толя ходил по гостиной « меряя» комнату длинными ногами в сапогах. Мы с Мишей, лежа на животах, ухватившись    за его ноги, катались по полу. Так он долго таскал нас за собой и мы вытерли весь пол одеждой.
Как-то за обедом бабушка Надя попросила добавит ей второго. Гора «вежливо» сказал: «Ешь,ешь, пока не посинеж». Бабушка онемела. Тетя Варя разволновалась, выговорила Горе за грубость, но бабушка, «проявив дворянскую гордость» - сразу же велела закладывать лошадей  и , забрав Настю, уехала к себе в Узун- бурун.
Еще одно яркое воспоминание: ловля рыбы острогой. В августе братья взяли меня и маму ночью на Ик. Но носу лодки разожгли на железном листе костер и бесшумно отплыли от берега. Пламя освещало в темной воде неподвижно стоящих больших сонных рыб. Мальчики , стоя, нацеливались, били в них острогой и вытаскивали в лодку. Рыбы отчаянно били хвостами. Требовалась ловкость и умение в этой охоте. Вода преломляла отражение , нужна была сноровка и мгнвенный расчет, чтобы рыба не ушла. Азартно было очень..
Лето кончилось в Москву в гимназию я поехала с тетей Варей , С Кисой и Леней.
Остановились по пути в Казани у друзей тети Вари. Там я впервые прочла бульварные приключения Ната Пинкертона. Таких книг я еще не читатла. Прочла и Тиля Уеншпигеля. Толстый монах, которого посадили в клетку и насильно кормили , поразил и испугал меня. Я много лет его боялась.
Мама с Алешей вернулись в Москву позднее.

УФА ( 1917 – 1919 гг)
- Работа мамы в Земстве.
- Семья Блюменталь. Дружба с Ирой Блюменталь.
- Уфимская гимназия.
- Игры с соседскими мальчиками.
- На даче у Толстых. Мы с Алешей Тонем.
- Мадам .
- О брате Алеше

Вернувшись в дорогую сердцу Уфу, как мы обрадовались, что при доме осталась наша милая Даша, которая даже позаботилась оставить для меня щеночка от 3-й Дамки.Жизнь в Уфе была намного сытнее московской. Даша с базара носила четвертями (бутылки 1 четверть ведра) молоко, о котором мы в Москве забыли. Было мясо, масло, белый хлеб.
Мама поступила на работу в Уфимское Земство. Работа нелегкая, с частыми разъездами по губернии. Открывает и контролирует                    народные библиотеки, обследует школы. Ездит на лошадях зимой, в морозы. Приезжая домой, вылезает из саней вся закоченевшая.
Всегда привозит продукты. Раз привезла кадушку липового меда. Сахара давно не стало. Мед поставили в подпол. Моей обязанностью было перед вечерним чаем лезть  в подпол и наполнять медом вазочку к чаю. Там я наедалась меду вволю.
Получаем горестные письма из Москвы: скончался дедушка, скончался мамин брат – дядя Шура, заразившись от своих больных сыпняком. Мама долго и горько плачет.
Я огорчилась , когда увидела, что мою библиотеку изрядно потрепали сыновья Юлия Юлиевича – Сережа и Митя.
Оба они погибли в войну в 1941 году на фронте, а Юлий Юлиевич был репрессирован за немецкую фамилию, жил в Алма-Ате и там умер.
В бывшем доме Шмариновых ( они жили теперь в Киеве) поселилась семья брата Юлия Юлиевича – Эрнеста Юльевича Блюменталь из Риги, где он был редактором какого-то художественного журнала. Жена его была актрисой ( красивой, ухоженной, но располневшая).У них было три дочери – две уже взрослые – Нина и Галя. Они скучали в провинциальной Уфе по любимой Риге.
В 20-х годах Галя жила у нас в Аптекарском , училась в театральной студии и водила меня по контрмаркам набесчисленные спктакли Луначарского , к Мейрхольду на «Лес»  и в другие театры.
А самая младшая – Ира была моих лет. Она очень гордилась, что ее мама играла в Рижском театре Мать в Синей птице.Иру я полюбили ужасно. Она была прехорошенькая, с  золотыми кудрями , серо-голубыми глазами, нежным цветом лица, вся бело-розовая, подвижная, хорошая подруга для игр.
Осенья мама отдает меня в Уфимскую гимназию в 3-й класс. Учится мне было легко и весело, московская программа была выше, тебования больше , и здесь я оказалась первой учиницей. Ничего не делаю, дружу со всем классом, веселюсь и постепенно скатываюсь вниз. Разболталась, отвыкла заниматься. В 4-м классе оказалась среди последних и меня оставили на второй год.
У мамы не было ни сил, ни времени следить еще и за моим учением : работа, маленький Алеша. Дом, а главное – она верила в меня. Мне было стыдно перед мамой , но эту травму я прятала глубоко в сердце, много работала по дому, старалась хоть этим не потерять ее уважения. Получая двойки, я судорожно хваталась за учебники, видела, что уже не догоню класс, вспоминала папины смешки, что хорошо учатся только зубрилы , махала рукой и убегала играть с собаками.
Как-то я и Ира зимним вечером побежали в сад. Вообще , зимой мы туда не добирались. Он был завален сугробами. А тут…
Все деревья в блестящем инее сияли и переливались волшебным светом. Казалось, что этот лунный волшебный сад бесконечен, что мы стоим у входа в прекрасную таинственную страну. Мы любовались, не ощущая мороза. Потом опрометью побежали домой, чтобы описать эту сказку.
Тетя Варя с Кисой жили у нас. Их дом в Калаевке сгорел, имущество растащили. Киса училась в моей гимназии на одни пятерки и вдруг получил 4 по географии. Она рыдала , не осушая глаз.Тетя Варя сидела у ее кровати. Киса, лежа, плакала в подушку. В это время я вбежала в комнату, щелкая кнутом, за мной с веселым лаем неслась Мушка. Тетя Варя укоризненно Кисе: «Рыдаешь из-за четверки, вот Наташа – на второй год оставлена , а веселиться». Киса посмотрелана меня и тоже рассмеялась.
Тетя Варя меня очень ценила – писала мне впоследствии – « ты живой человек, предприимчивый и смелый». Тетя Варя очень любима всеми, очень ее любил и уважал папа. Она была инициативна, любознательна. Она усроила в КАлаевке обсерваторию с телескопом. В юности стреляла в прокурора, к счасью промахнулась. Это дело с трудом замяли. Говорили, что я похожа характером на тетю Варю. Ноя думаю, чтобольше похожа на дядю Сашу Харкевича с его оптимизмом, любовью к шутке, забавным историям.
Мы дружили и с соседскими девочка ми – Люкой Уразовой и Ниной Кржыжановской. Нина была младше нас, но живая, самобытная, веселая.
С ее старшими сестрами  - Соней ( врачом ) и Таней ( биологом), я встречусь в 60-е годы в Ленинграде. От них узнаю, что Нина умерла молодой, оставив дочку. Брат их Коля, в 20-х годах учился в МВТУ , часто бывал у нас со своими товарищами, влюбился безнадежно в Кису. Погиб в лагере.
Ира, Нина, Люка и я были неразлучны. Мы познакомились с сосдскими мальчишками наших лет Левой и Алешей Осоцкими, Жоржиком Бучгацким, Андрюшей. Они лазали к нам в сад через забор. Мы играли в прятки, гонялись по саду. Веселая была жизнь – какие уж там уроки! Мне и Ире нравился кудрявый Лева – кадетик. Из соседнего сада мальчики ломали белую сирень для нас. Мы их дразнили, но тайно симпатизировали.
Летом во дворе увлекались лаптой. Бегали до изнеможения. Сделали во дворе крокетную площадку, с азартом гоняли шары, рокировали, выходили в «разбойники», «закалывали» противников и, «закалывались» сами . Зимой с упоением играли в снежки.
Бедного Леву постиг  жестокий конец . В 1919 году  с кадетским училищем  всех вывезли из Уфы в Владивосток, оттуда пароходом в Японию. Пароход затонул и , все дети погибли.
Мама была знакома с уфимскими Толстыми. Мы бывали у них. Я играла с их воспитанницей Паней. У них были два чудесных Шпица : Плут и Тюпка. Мадам Толстая пригласила нас ( в 17 – м или 18-м году) в свое имение под Уфой за Белой. Мы с Паней прводили все дние на пруду за домом.. Сделал плот – положили поперек двух досок старую двь , и катались на этом плоту вдоль берега , гребя деревянной лопатой. Мама пришла посмотреть с Алешей. Алеше очеь хотелось покататься на плоту, и мама сказала , чтобы я взяла Алешу, что я боялась сделать сама.
На другой день было воскресенье, и мы вдвоем с Алешей           побежали на пруд. Когда я оттолкнулась лопатой от берега и плот поплыл, Алеша испугался, вцепился в мои руки, ия не смогла грести. Плот вынесло на середину. Алеша цеплялся за меня раскачивая плот. Одна доска вышла из-под двери, другая встала, мы упали в воду…. Я инстинктивно прижала к себе Алешу, плавать я не умела. Раза два вынырнула и стала захлебываться..
На другом берегу сидели мужики у разложенного костра. Было воскресенье и они отдыхали. Увидев нас, побежали, один бросился в воду. Мы вцепились в него. Я помню бородатое лицо нашего спасителя. Я крепко ухватила его за шею и он тоже начал тонуть. Остальные мужики шестами и палками вытащили всех.Но этого я уже не помнила. Очнулась я на берегу. Меня ведет какой-то парень и ругательски ругает. Алешу несут на руках.Мама , бледная выбегает на крыльцо. Нас раздевают, растирают, поят чем-то горячим, укладывают в постель. Я начинаю рыдать: «Мамочка, как там было темно, как страшно».Я видела зеленую мутную воду, я видела смерть.
Потом я спросила- а что было бы , если бы мы утонули? Мамам сказала, - я бы бросилась за вами, разве я могла бы жить.
Мама щедро одарила наших спасителей.
На другой день мы уехали в Уфу. Переезжая Белую на лодке, я спрятала лицо маме в колени- не могла видеть воду.
Мама потом с гордостью говорила, что я не растерялась, держа Алешу , спасла его.
Мадам Толстую я не помню. А Петра (Петровича) Толстого помню хорошо. В разгар Гражданской войны его взяли красные  заложником, в числе других уфимцев, увезли на барже по Белой и всех расстреляли.

О дорогой незабвенной нашей Мадам (учительнице французского). Где мама её нашла? Каким ветром занесло эту старушку француженку к нам? Как её звали? Кажется, Луиза. Стройная, подтянутая, в черном платье, с высокой седой прической, с красивым лицом, черными глазами, небольшим носом с горбинкой, красивая и в старости. Она почти не знала русского языка. Сначала она ходила к нам заниматься, а потом заболела и мама послала меня её навестить. Она лежала в промерзшей комнате с голыми стенами. Я поразилась ее бедности. Рассказала обо всем маме,  и нам стало её жаль. Я предложила отдать ей свою комнату. К этому времени у меня уже была своя небольшая уютная комната. Мадам переехала к нам. Она сердечно полюбила нас, со мною занималась чтением и диктантами. Алеша сделал в языке огромные успехи, стал думать по-французски, с приходящими мальчиками заговаривал по-французски, потом спохватывался. Мадам знала очень много французских песенок, была музыкальна, подирала на пианино мелодии песен, пела с нами. Читала нам «Войну зверей». Гуляя с Алешей в саду, что-то вязала для него, штопала, чинила его одежду, чулочки. Она обрела у нас семью и мы полюбили ее.
Когда мы поехали на Восток, мма предложила ей поехать с нами. Но Мадам надеялась пробраться в Москву, а затем на Родину во францию.
В жестокую зиму 1919 года она умерла от голода в Уфе…
По французски Алеша начал читать раньше, чем по-русски. Мадам учила его французским буквам, и пела при этом, перебирая весь алфавит. Алеша пел с ней.
Когда , став взрослой, в эвакуации, в 1942 году  я стала заниматься в Чарышском детсклм саду французским  эти песни не сходили с детского репертуара. Так и во всей моей последующей работе с детьми.
В 30- х годах, живя в Сталинабаде, я увидела у брата Алеши Ромен Ролана на французском языке. Я очень удивилась: «Ты читаешь?» Он улыбнулся: «Не зря Мадам за мной ходила…»   
Алеша был прелестный , милый и очень добрый мальчик. Да и взрослым остался таким же. В 1937 году , в Сталинабаде на почте меня остановил какой-то рабочий и спросил, - Вы не Наташа Харкевич?Это оказался крестник и воспитанник нашей кухарки Даши. В Уфе он приходил к нам, играл с Алешей, Даша его подкармливала.
Я привела его в гостиницу, где мы жили, познакомила с Иосифом, показала только что родившуюся Роксану. Стали вспоминать об Уфе, детстве. Он рассказал о неизвестном нам случае с Алешей. Петя катала Алешу на санках, нечаянно вывалили, Алеша сильно ушибся и горько заплакал. Петя испугался,  Алеша заметил его испуг и плача сказал: «Петя ты не бойся, ты только не бойся, я никому не скажу.» Петя с большой нежностью вспоминал этот случай.

Гражданская война.
- Саша большевик и тетя Леля Толстая
- Уфа переходит из рук в руки
- Семья Юлия Юлиевича Блюменталь
- Моя работа по дому
- Возвращение папы
- Переезд тети Вари с Кисой и бабушек
- Гибель Бори
- Кончина бабы Сони
-Чтение Уэлся
- В Чебаркуль летом 1919 г.

На Восток ( 1919 – 1920 гг)
Жизнь в Чебаркуле
Взятие Уфы красными
Разорение. Дорога Челябинск- Томск
Дальше на Восток. Жизнь в Ачинске.
Месяц езды до Красноярска
Жизнь в Красноярске
Эпизоды: Наши разорения,
Наш «Ходя»,
Переезд из Казарм в баню,
В Мичуринск – житницу Сибири

1925 -1927 год  ( есть фото, газеты, два журнала с Луначарским и Введенским)
• Курсы живого слова: Поступление на курсы,
• На первом курсе. Упорная работа. Сокурсники.
• Преподаватели
• Моя первая речь.
• Болезнь мамы.
• Экскурсия на Мурман , зимой 1926 года.
• Второй курс.
• Занятия ораторской импровизицией на уроках А.С.Поля.
• Ораторский кружок Шнейдера в МГУ.
• Митрополит Введенский.
• Разгон курсов.
• Безработица.

Курсы по подготовке в ВУЗ я закончила. Попытка поступить в МГУ была неудачной. Помешало непролетарское происхождение. Будущее стало туманным. Папа рвал и метал, что я остаюсь без высшего образованияю
Приезжает Киса, рассказывает, что расклеены объявления, что открыты Курсы живого слова при НКРпросе – «это как раз для тебя».
Я иду посмотреть огромное объявления. Факультеты: лекторский. Художественного рассказывания, декламационный.Какие педагоги! Профессора и преподаватели Университета:, артисты , литераторы.
Еду на Кудринскую площадь, записываюсь на Курсы. Всю жизнь благославляю судьбу и папу. Он давал деньги на обучение. Курсы были платные 0 10 рублей в месяц.
«Поэты рождаются, ораторы делаются», «если мы утеряем красноречие, в чем же будет наше отличие от варваров» (Либаний).
Первый институт живого слова был открыт в 20-е годы в Петрограде, до переезда правительства в Москву, в здании бывшей Городской Думы. В воспоминаниях М.Крымова, что этот институт был основан А.В.Луначарским и поэтом В.Брюсовым. Институт не имел аналогий во все всемирной истории культуры. Занятия  в нем вели писатели, критики, литературоведы: Б.Эйхенбаум, С.Бернштейн, В.Всеволожский, Жирмунский. Профессор Ю.Н.Тынянов вел курс поэзии. По воспоминаниям И.Рахтанова: «Целью института было не только изучение природы устного слова, но главное – обучение ораторскому искусству. Поэтому наряду с предметами литературными, филологическими, в нем проходили постановку голоса, орфоэпию, дикцию». «Тынянов  читал Гейне полновесно и отчетливо. Чтение было естественно как разговор, но отнюдь не бытовой. Это зависело от очень сдержанной эмоциональности, благодаря которой его чтение всегда оставалось высокой речью».
В 1922 году Б.М.Эйхенбаум писал: «из революции Россия выйдет с новой наукой о художествееном слове». Эта наука рождалась в его же исследованиях, в блистательных лекциях, отмеченных острой мыслью, глубокой культурой и артистизмом. В этом институте учились и Андронников, Л.В.Успенский.
Просуществовал институт не долго, и распался на театральные и литературные курсы.
Аналогичный институт был открыт и в Москве. Им руководил профессор Сережников, автор книг по искусству речи. У меня была его книга «Музыка слова». Впоследствии в Ленинграде я подарила ее, и этот институт закрыли. На его обломках были созданы наши курсы Живого Слова. Они просуществовали два года и их прикрыли  из-за отсутствия целевой установки.Многих наших преподавателей посадили.
Я с головой ушла ув учение. Занятия были вечерние. Дома с утра до вечера в отгороженном от комнаты Кабановых в закутке, я не стесняясь соседей, громко читала для развития голоса гекзаметры из «Иллиады», твердила дикционные упражнения,, читала вслух стихи и прозу. Работала упорно , самозабвенно, преодолевая свою болезненную застенчивость. Л.Толстой в «Детстве « вспоминает: «..я чувствовал, что нахожусь под тяжелым влиянием непреодолимой, одуревающей застенчивости, чем дольше продолжается это состоянии, тем делается оно непреодолимее». Помню в Уфе мама послала меня за папой  - чай пить. Папа был в саду с каким –то знакомым . «Папа, мама зовет чай пить»  - «А почему же ты не приглашаешь Петра Ивановича». Я молчу не всилах обратиться к малознакомому человеку. Папа: «Скажи – Петр Иванович, пойдемте пить чай. У МЕНЯ СДАВЛИВАЕТ ГОРЛО – Я МОЛЧУ.Папа натаивает, я молчу, носком ботинка ковыряю землю, папа повторет. Я молчу. Вижу, что папа недоволен. Но я не в силах. Так и промолчала, так и не осмелилась.
В школе, как бы хорошо не знала урок, вызов к доске был для меня пыткой. Учителя клещами вытаскивали из меня каждое слово. А когда на Курсах начались наши выступления, я по дороге в трамвае молилась, чтобы трамвай сошел с рельс и мне не пришлось сегодня говорить перед всеми. С первых дней учения я начала побеждать свою застенчивость, тренировалась в самообладании. Внушала себе, что засиенчивость – это вид трусости. Я научилась скрывать свое волнение, настолько была внешне спокойна во время речи и говорила всегда с подъемомо, что сокурсники были всегда уверены, что «Харкевич самая смелая, что Харкевич ничего не боиться». Но если бы они знали мой страх , мою дрожь.

Преподаватели наши.
Профессор Александр Карлович Шнейдер  был на вид холоден, по Петербургски подтянут, суховат. Речь его была плавной, четкой, логичной, увлекающей , захватывающей внимание. Обладал высокой простой ечи. Начал он свои занятия с изречения: «Речь = это руль, речь – это лик, речь – это меч!»
Научить ораторскому искусству нельзя, но научиться ораторскому искусству можно.Поэты рождаются, а ораторы делаются. Учить можно теоретическим основам ораторского искусства, техническим навыка, устной речи. Творчеству научить нельзя.
(Впоследствие я прочитала у Станиславского : «есть сознательные пути к вратам бессознательного»)
Каждый человек имеет больше того, что он дает. У одних духовные и умственные богатства обнаруживаются легко, у других – трудно, медленно , после большой работы над собой. Не думайте, что развиваю свою речь, вы станете многословными. Возможно будуту говорить меньше.
Самое важдное мерило языка есть воплощенное в нем Мысль.
Овладевая ораторским искусством вы обогащаете свою психику, развиваете свою волю и характер.Речь – это основной рычаг человеческого мышления.
Слово может неотразимо воздействовать на умы и волю слушателей.
Ораторска речь – это орудие и метод борьбы.
Только у оратора слово есть дело.
Шнейдер цитирует Ключевского: «Тяжело говорить и писать – легкое дело. Легко говорить и писать – тяжелое дело».
Он рассказывал, что блестящие лекции Ключевского были только декламацией, он выучивал сво лекции наизусть.
Шнейдер вел историю ораторского искусства. Рассказывал о гениальных ораторах древнего мира, переводил с Дрвнегреческого и золтой латыни цитаты об искусстве риторики……..Потом – об ораторах французкой революции, о речах наших знаменитых адвокатов. Шнейдер говорил об огромной разнице между речью устной и писменной. Об этом писал и Б.Шоу: «Сущетвует пятьдесят способов сказать  «да» и пятьсот способов скзать «нет», но только один способ написать их». Об устнй и псиьменной речи говори Л.Толстой : «Большей частью  люди, владеющие литературной формой совершенно неумеют говорить. И , наоборот, люди красноречивые совсем не умеют писать».
Мои воспоминания о содержании лекций А.Карловича сливаются с мыслями Пля Сопера:  из его книги  «Основы искусства речи» ( курс лекций об основах ораторского искусства , написанный для американских студентов. У нас она вышла в 1968 году в изд-ве Иностранная литература. Она стала моей настольной книгой на долгое время).
Лекции Карловича и Шнейдера тождественны указаниям Сопера:
-Никогда не пытайтесь подражать манерам других ораторов. Притягательная сила ваша будет в вашей неповторимости.
- Слвершенствование речи есть озоровление психики.
- Овладев ораторским мастерством, вы достигенне искусство быть самими собой. У вас разовьется ощущение своих внутренних возможностей.
- В процессе овладения искусством спорить и убеждать вы воспитываете в себе темперамент борца.
Один из законов ораторского искусства : «Разум не должен бороть чувства . Это было бы гибельно. Разум должен направлять их».
Еще у нас преподавали : Дмитрий Николаевич Ушаков, академик знаменитый лингвист, Фохт – логик, преподаватель Университета, Николай Калинкоич Гудзий – известный литературовед, вел русскую литературу, Графцов – вел западную литературу., Юрий Михайлович Соколов – профессор  знаток фольклра, Филиппов – артист Малого театра, читал историю театра., артисттака – Ольга Эрастовна Озаровская – с неповторимым  певучим голосом, впоследствии  в 30-е годы мой обожаемый ленинградский старший друг.
Еще у нас преподавали :Адамова, Н.В.Марков, И.Я Блинов, А.С.Лапшин и очень интересный, обаятельный, ведший на втором курсе ораторский пратикум Поль. По художественному рассказыванию – Софья Адамовна Сапожникова. О каждом можно написать не одну страницу.
Курс Адамовой назывался «Эмоционально образная речь». Ее лекции у меня слились с высказываниями Станиславского: «На артистическом языке понять – значит почувствовать». О борьбе со штампами : «Уметь просто и красиво говорить – целая наука, со своими законами. И наша житейская тривиальная простота речи недопустима. Творчество есть полная сосредоточенность всех духовных, физических сил человека. Все в искусстве эмоционально».
Души наши стали раскрываться. Я в это время  прочла Станиславского «Моя жизнь в искусстве» и видела,что его ситема и курс Адамовой слитны.
Одна бойкая слушательница на занятиях Адамовой вышла несобранная протароторила несколько слов и иссякла. Адамова ее отчитала: «У ва в запасе должна быть груда золота, и вы кидаете гего пригоршнями в аудиторию. У вас же за душой были только два медных пятака.» «Учитывайте действие своей речи на слушателей, дополняйте своими слвами, всее давайте от себя. На репетиции вы отрабатывайте технику, живите только  перед аудиторией.Уста должны говорить от избытка сердца».
Преподаватель Н.В.Марков – молодой красивый, черноволосый вел технику речи, дикцию, постановку голоса для речи.
Эти же предметы вела О.Э.Озаровская она ставила нам голос на гекзаметрах «Иллиады» . Вот некоторые е высазывания по поводу постановки голоса :
- Выработайте себе громкую речь, тогда вы избавитесь от страха речи.
- Голос педагогу нужно ставить как актеру.
- Люди бывают более чувствительны к интонации , нежели к самим словам.
- Чтобы быть оратором нужен голос, голос и еще раз голос.
Иван Яковлевич Блинов вел «Оновне законы живой речи». По его слова «Логические ударения несут мысль»:
« Он выучил – я не выучил», «Я хочу комод – а не кресло».
Я у него исполняла рассказы «Воробей» Тургенева, «Огоньки» Короленко, саамам подготовила монолог Сальери «Все говорят нет правды на земле..», и Гамлета «В этом черепе был когда-то язык».
Блинов был высокий блондин  довольно бесцветный. Мне он напоминал внешностью манную кашу.
И «Наш Ребе» - Иосиф Вениаминович Ребельский, ведший «Методы клубной работы». Маленький, полный , курчавый, очень эмоциоеальный. Автор книги «Азбука умственного труда». Человек среднего калибра. Он влюблялся и объяснялся в любви всем своим ученицам. А мы, хихикая, рассказывал друг другу про его объяснения.
Во время лекций нам не разрешали записывать : «Вы должны, слушая, видеть преподавателя. Его лицо, его жесты, умение говорить.»
У каждого из них было свое неповторимое отточенное мастерство речи.

Преподаватели устраивали для нас вечера. Выступали как мастера речи. На вечерах выступал А.С. Лапшин с чтением Есенина: «Отдам всю душу Октябрю и Маю, но только лиры милой не отдам…». Н.В.Марков читал толькочто вышедшего Есенинского «Черного человека». Читал потрясающе сильно. Выступала и Ольга Эрастовна Озанчевская в черном платье с белой розой на груди, она была очень эффектна, читала М.Булгакова «Похождения Чичикова», которые только что вышли.
Киса завидывала мне – «Мое учение в университете скучно и серо, профессора от нас далеки. Мы с ними чужие.».
К выступлениям нас готовили очень постепенно, исподволь.
Первые месяцы занимались практически только техникой речи постановкой голоса, дикционнымиупражнениями. Лекции были насыщены до предела. Я неожиданно ощутила, что я духовно богаче своих сокурсников. Прочитанные книги оказались кладами. Надо сейчас суметь «расточить их» по завету Брюсова:
Расточиь их как щедрый наследник
На пиру этого дня сумей,
Мудрецов , поэтов проповедник,
Клад, что собран в твоем уме.
Я менялась быстро. Еще живший во мне Минусинский провинциализм слезал как оджившая шкурка.
Мальчики с нашего отделения относились ко мне с интересом. Прзвали меня без иронии «Тургеневской девушкой»Прекращали при мне скользкие анекдоты. Девочек интересных у нас не было. Талантливые девочки были у нас на отделении «художественного рассказывания»  - Шура Маракушина, сероглазая эффектная блондинка, всегда с грдо поднятой хорошенькой головкой, ставшая моим другом навсегда.
Итак несколько месяцев мы только слушали прекрасные образцы устной речи, потом нам и самим уже захотелось выступать перед аудиторией.
Первое мое выступление и первая победа были на занятиях Адамовой. Яприготовила речь о поэзии Блока. Знала я его еще мало. Очень мне нравилось его стихотворение «Холодный веитер от лагуны». Я не помню содержание моего первого выступления, но все оно было проникнуто восхищением его поэзией. Помню только один образ не знаю откуда взятый : «Блок – это лунный отблеск солнечного Пушкина».
Боялась я своего выступления сметртельно, но виду не подала. Вышла перед аудиторией и начала очень спокойно. Как нас учили, запомнив наизусть вступление, кульминацию и ударный конец. После первых фраз меня подхватило и понесло, перед глазами встал туман, я только слышала свой голос, который звучал хорошо. Закончила я чтением стихотворения «Холодный ветер от лагуны»,спокойно села на место.
Потом выступали другие: кА обычно всем предложено было сказать свои замечания, мнения. Выступали многие, но обо мне никто ни слова. Думаю : Неужели уж так плохо». Адамова после обсуждения сказала несколько слов о каждом, а потом : «Почему никто не оценил Харкевич? Она говоила прекрасно. Мы услышали подлинное вдохновение, настоящий высокий благородный пафос, страстное увлечение темой и еще много хорошего». В тот вечер я не могла ехать домой на трамвае,я шла одна ноги летели сами. От Садовой-Кудринской площади ло Аптекарского я прошла за несколько минут.Знала я только одно: «Я могу, могу, могу выступать, я счастлива, это победа над собой, и над сокурсниками , и над Адамовой, которая так меня выделила, так вознесла».
Приход домой был горьким: в затемненной комнате на постели лежала мама, она была без сознания. Около нее – баба Леля, бабушка, папа. Мама лежала на спине с закрытыми глазами. Кровоизлияние в мозг, инсуьт, ей было всего 43 года.
Потянулись долгие месяцы ухода за мамой. Я делала ей массаж, кормила ее, часами не отходила днем, вставала к ней ночью.
Медленно мама начала поправляться. Сначала садилась на кровати, потом вставала, потом добиралась до кресла., речь была нарушена сильно.Я осторожно понемногу занималась с ней речевыми упражнениями. Она быстро уставала.Вечерами папа отпускал меня на Курсы, но днем я могла заниматься только урывками.
Помогли маме не толькл наш уход и заботы, ноее природное здоровье, воля к жизни, любовь к семье,. ЕЕ энергия неиссякла с болезнью, встала она только через пол года, но до конца жизни следы болезни так и остались.

О МИТРОПОЛИТЕ ВВЕДЕНСКОМ
По Москве в те годы расклеивались большие афиши  о диспутах на религиозные темы. Я к религии была равнодушна и эти диспуты меня не интересовали.
Но как-то Шнейдер на лекции посоветовал послушать замечательного оратора – главу «Живой церкви» - митрополита Введенского. Шнейдер подробно разобрал его манеру говорить и убеждать, его продуманную, но кажущуюся совершенно естественной, жестикуляцию, и прибавил осторожно: « Как оратор он может быть выше Троцкого». Троцкий тогда был в силе, имел славу первоклассного оратора. До революции, в эмиграции в Париже он брал уроки искусства устной речи у парижских актеров. Я слышала Троцкого только один раз по радио, мне не понравился его явный еврейский акцент.
После совета Шнейдера. Я пошла на диспут с участием Введенского и Луначарского. Он состоялся в цирке на Цветном бульваре. Ораторское мастерство Введенского меня потрясло. Его мастерство осталось для меня не превзойденным. К началу диспута Введенский сильно запоздал ( может быть умышленно). Я сидела на самом верху и смотрела в бинокль на арену, тщетно старалась угадать, кто же сидящий за столом Введенский. Введенского не было и начали без него. Луначарский говорил гладко, разошелся и вдруг… его прервал шквал аплодисментов. На арене цирка появился и направился к столу высокий, худой, коротко остриженный человек, с узкой черной бородкой в черной рясе и с золотым крестом на груди. Аплодисменты заглушили Луначарского, он остановился, а когда возобновил речь, то явно сник. Когда кончил, ему похлопали, но сравнить это с аплодисментами при проявлении Введенского это нельзя. Во время речи Луначарского я сверху внимательно оглядывала нижние ряды, и увидела во втором ряду одно свободное место. В перерыве я бегом спустилась и заняла его.
После перерыва слово предоставили Введенскому. Я сидела в двух-трех метрах от него. Начал он говорит спокойно, постепенно расходясь и увлекая слушателей, часто умело цитировал Достоевского, Мопассана, Энгельса, чуть ли не Маркса – это производило впечатление. Когда от его речи накалилась атмосфера, он воздев руки со страстью провозгласил: «Весь мир, в котором живет человечество – это храм. Из его огромных окон льются потоки света: из одного окна – потоки разума, из другого – свет искусства, есть окно природы, есть окно религии. Зачем вы хотите забить это окно?»В заключении потрясая руками, трагический крик на высоких нотах : «Я защищаю веру здесь на арене цирка, как древние христиане защищали ее на аренах Рима!» ( овация).
После выступали другие апоненты – писатель Гроссман-Рощин, толстовец Гусев, которые что-то лопотали, их имена и детский лепет мне не запомнились.
Введенский сидел сбоку от меня, читал записки и бросал их. Я схватила карандаш и написала на клочке: «Спасибо за потрясающее мастерство. Все остальные как ораторы вам в подметки не годятся». Я проследила , как моя записка дошла к Введенскому. Он также равнодушно развернул мою записку и вдруг широко улыбнулся, повернулся в мою сторону, откуда пришла записка, стал ищущим взглядом осматривать ряды. Я жутко покраснела, и закрывшись биноклем, краем глаза наблюдала за ним. Через секунду он опять одел маску равнодушия.
Все его оппоненты выглядели тупыми ослами, лягавшими льва. Он отвечал им достойно, высмеивая, уничтожал в глазах аудитории. А толпа в цирке буйствовала наэлектризованная его речью.
Теперь я уже с жадностью слушала отзывы Шнейдера об ораторском таланте Введенского. Шнейдер разбирал построение его речей, его продуманную жестикуляцию. Однажды Введенского пригласили выступить в Свердловской Академии перед матерыми коммунистами. Те устроили Введенскому овацию. На их вопрос, как он достиг такой высоты в ораторском искусстве. Введенский поднял глаза, возвел руки к небу и сказал : «Это от Бога!»
«Обратите внимание»  - горилл Шнейдер, - «Введенский отвечает не на все своим оппонентам. Он отбирает самые слабые места в их речах и обрушивается в ответной речи с сокрушительной силой, - высмеивает, уничтожает
Из БСЭ т. 4 «Александр Иванович Введенский – русский философ и психолог. Крупнейший представитель неоконтианства. Профессор Петербургского университета. В 20-х годах активный участник философских диспутах, где выступал против материализма и марксизма. Дата кончины его в статье БСЭ 1925 год – я слышала и видела его в последний раз в 1945 г. На Пасху.
В книге Эмилий Львович Миндлин писал,  в книге  «Необыкновенные собеседники». Москва М.1979 стр.20 , что Введенский был ненавистен тихоновцам, приверженцам Тихона, провозглашенного патриархом еще в октябрьские дни 1917 года на Московском церковном Соборе. Он обрушивали на него хулы и проклятия, считая еретиком и отступником. Живоцерковники – сторонники так называемой живой церкви – обновленческой. В 1923 году Живоцерковники оказались в большинстве на 2-м Всероссийском церковном соборе. Лидер «Живой церкви» А.И. Введенский нисколько  не походил на типичного православного священнослужителя. Луначарский не раз говорил, что Введенский искусный оратор, утонченный собеседник, скорее напоминающий католического священнослужителя. В 1928 году Введенскому было всего 35-36 лет. Он был для священнослужителя элегантен, носил холеную бородку европейского образца. Ряса на нем выглядела щегольски.
Я посещал заседания Второго поместного собора в Москве и диву давался с каким ораторским искусством Введенский отбивал яростные нападки  тихоновцев. Противники обвиняли его в карьеризме, в самовольном присвоении высокого сана , в отступничестве. Уж  не знаю, имела ли русская православная церковь со времен Аввакума подобного мастера русской речи.
Ораторское искусство сочеталось в нем с очевидным искусством актера, хитроумного диалектика в споре. От уничтожающих ответов противникам он переходил к демонстрации собственного христианского смирения. От гнева и разоблачения к смиренному покаянию. Буквально преображаясь на глазах, со скрещенными на груди руками, тряс красивой головой, с якобы нечаянно упавшими на лоб волосами. И на весь зал исступленно вопил: «Грешен, да грешен, азъ есмь грешен!»
Введенский , не в пример подавляющему большинству священнослужителей, был образованным человеком – окончил Петербургский Университет и Духовную Академию, знал языки, выпустил несколько книг и две из них в советской время.
Миндлин посетил Введенского: «Беседа с Введенским поначалу не ладилась, я плохо подготовился к ней. Введенский , искуснейший собеседник, помог мне. – Вас , вероятно, интересует наше отношение к власти? Оно базируется на двух основаниях. Во-первых, на евангельской истине : «Несть власти, аще не от Бога…», второе основание: мы признаем, что октябрьская революция проводит в жизнь Великие христианские начала равенства и труда…»
-Что побуждает Введенского участвовать в диспутах с Луначарским? «Иметь оппонентом такого оратора истинное удовольствие для ума и сердца каждого, кто способен ценить искусство ораторской речи… Введенский спохватился: Для сердца каждого, кто способен ценить искусство поисков и доказательств истины. Хотя мы с Анатолием Васильевичем стоим на противоположенных позициях. По словам Введенского обновленцам-церковникам , спорящим с Луначарским, лестно, что их достойный противник отлично знаком с предметом, знает писание отцов церкви, не только православной , но и католической. На одном из диспутов Анатолий Васильевич, совершенно безукоризненно цитировал Блаженного Августина…»
Луначарский говорил, что Введенский редчайшее явление среди православного духовенства, но что на Западе среди католиков, священнослужителей типа Введенского встречаются часто. Сказал, что охотно выступает в публичных диспутах с ним и приятно дискутировать с умным и искусным противником».
На одном из последних диспутах спорили о происхождении человека… Введенский заявил, что каждый происходит  от того, кто ему ближе, - если Анатолию Васильевичу более нравится происходить от обезьяны – пусть происходит, мы же предпочитаем считать себя сотворенными Богом, им же сотворены по образу и подобию его». Это было грубовато, но смешно. На этом диспуте я была. Потом я слышала его на диспуте опять с Луначарским  в театре Зимина. И там же на диспуте «У кого истина?» - с церковниками. Выступали тихоновцы, представители старой церкви, евангелисты, еще какие-то секты. Введенский в своей ответной речи допустил ошибку (говоря о женском епископате, о преступлениях священников). Весь этот диспут напомнил мне сцены грызущихся отцов церкви на европейских вселенских соборах в средние века, описанных Мережковским в «Леонардо да Винчи».
Я слушала его проповедь в Пасхальное Воскресение в Храме Христа Спасителя, который был отдан Живой церкви. Там он говорил по- особому. Куда девалась его светская манера и изящество речи. Он говорил для верующих, весь строй речи, все интонации были иными, священническими, поучающими. Он цитировал Библию, стращал толпу Адом, призывал проклятия на грешных.
Я стояла близко у колонны и спокойно с любопытством слушала его громы и молнии. Для меня это было представление. Вспомнила опять, как у Мережковского молодой Леонардо так же холодно испытующе, изучающее наблюдал тоже из-за колонны в храме за беснующимся на кафедре Саванароллой. Рядом со мной стоял бородатый мужик, слезы струями лились по его лицу.
Говорили о нем многое. Он любил музыку, у него дома в Сокольниках бывал пианист Гинзбург к негодованию его кухарки, что отец Александр дружит с евреем.
В Ташкенте, где он «гастролировал» с Луначарским, его оппонент, местный секретарь райкома, выйдя для ответа ему на трибуну, от волнения упал и умер от разрыва сердца. Аудитория начала волноваться – «Это перст Божий!» Говорят, Введенский был очень испуган, стоял за кулисами бледный. Не после ли этого ему запретили выступать. Говорят, женщины бросались перед ним на колени. Было много сплетен. Говорили, что на пляже он в одних трусах гуляют с дамами. Что его сажают и снова выпускают…
Во время войны он эвакуировался в Саратов. В газетах я встречала его имя, он жертвовал большие ценности Красной Армии.
Я страстно мечтала выступить его оппонентом на диспуте. Голос у меня был выразительней, чем у Введенского, технических ораторских приемов у меня бы хватило, но содержание моей речи было слабым. Обрела я почву лишь в период работы у Галины Стахиевны Макаренко в конце войны. Тут я утвердилась как педагог, имеющий достаточный багаж, чтобы приводить убедительные доводы в защиту новой нравственности, против религии и церковной морали.
Вернувшись в Москву Введенский служил в церкви в переулочке, где находится театр Советской Армии, недалеко от детсада, где я тогда работала. В саду одна молоденькая няня говорила трепетным голосом: «Я хожу в церковь, чтобы слушать его святое слово».
В Пасхальное воскресенье. 19 апреля 1945 года я пошла туда. Подъехала великолепная машина, подаренная ему американцами, Он вышел сильно постаревший, грузный, походка была медленная , не было прежней стремительности, но остался так же высок и прям. Я опять вижу его спустя 18 лет. Он шел в церковь, поддерживаемый молодым человеком, с которым приехал. Я забежала вперед – он ли ? – Да , его длинное лицо, большой нос, в черной рясе. С головы спускается черная шелковая мантия.
Говорил он хорошо, но в церкви он говорил слабее, чем с эстрады. После конца службы, когда он похристосовался со всеми прихожанами и удалился, я зашла к нему в исповедальню. «Здравствуйте, Александр Иванович, я пришла сказать, что преклоняюсь перед Вашим ораторским талантом». Он приложил руку к сердцу и галантно раскланялся : «Спасибо». Был он в голубом шелковом подряснике, надушен. Я продолжала: «В 20-е годы я много раз слушала Вас на диспутах и мечтала встретиться с Вами в качестве оппонента.- Он изумленно смотрел на меня. – «Я училась на ораторских курсах, всю жизнь выступала. Работала агитатором от райкома партии, являюсь непартийным большевиком.»Брови его от удивления поднимались все выше и выше.
-«Вы хотите встретиться со мной в личной беседе или на эстраде?
-Только на эстраде!
-Мне не разрешено выступать на эстраде и меня не печатают.
- Как жаль!
_Но, - воскликнул он, - вы же не собираетесь завтра умирать?
- Нет, и я тоже хочу жить, мы еще с вами встретимся.
Я протягиваю ему руку – «До свидания». Он обнимает меня – «нет, давайте поцелуемся». И мы расцеловались.
Ораторское искусство – величайшее , если достигуть его вершин. Из всех искусств оно самое великое. Кто сейчас, скажем из выступающих по телевидению. Свободно владеет речью, владеет периодами, имеет приятный голос, бывает вдохновенным, заставляет плакать или ликовать.
Несколько слов о Луначарском, которого называли «хорошим оратором». Нет, он сух, ему недоступны молнии Введенского. Он, несмотря на свою эрудицию и интеллигентность, в свое время дискредитировал себя бездарными пьесами, которые пек как блины, и которые ставились помпезно во всех драматических театрах Москвы, в роскошных декорациях. Я помню его «Фому Кампанеллу», « Освобожденного Дон Кихота», «Бархат и лохмотья». Только по тому, что он был нарком, все его очень слабые пьесы ставились. Да еще в заглавных ролях с его красивой, но абсолютно бездарной женой Розенель. Умопомрачительные ее туалеты не спасали. Хороша была эпиграмма:
«Беря с халтуры рублики
Нарком наш метит в цель,
Лохмотья дарит публике,
А бархат Розенель».

САМАРКАНД 1928-1929 гг.
1. Дорога в Самарканд. Барон Михаил Яковлевич Гинзбург
2. Город – сказка Бухара.
3. Жизнь у дяди Саши и Аси в городе и на мельнице.
4. Работа в столовой «Кишгарчай»
5. Жизнь с Верой Харкевич в балахане.
6. Фабрика Худжим.
7. «Барон» и Саша Полежаев.

Возвращение в Москву из Самарканда
1. Приезд в Москву
2. Вторая поездка на Мурман.
3. Работа на Устинской набережной.
4. Прощание с Маяковским.

Самарканд
Вдруг дядя Саша и Ася приглашают меня приехать в Самарканд – столицу Узбекистана, чтобы устроиться на работу. Денег на поездку не было. Мы продали огромный ковер.
Перед отъездом я увлеклась поэтичным романом Мстиславского  «На тропе» о Средней Азии.
Выехала в начале ноября 1928 года. Провожала меня Киса. Заглянув с перрона в окно моего купе, она сказала: «Твой спутник похож на Эренбурга». Он оказался совсем не похож, но Кискины слова сделали свое магическое дело. Ехали долго – дней пять. С утра до ночи разговариваем с Михаил Яковлевичем Гинзбургом. Он начинает за мной ухаживать, просит разрешения видется в Самарканде. Он едет по камандировке обследовать предприятия пищевой промышленности от ВСНХ – Высшего Совета народного хозяйства. По профессии инженер, партийный, дела свои в Самарканде закончил через несколько дней, но пробыл больше месяца, как говорил из-за меня.
Ночью перед приездом в Самарканд нс разбудили оглушительные крики .толпа узбеков в чалмах и ярких халатах втащила раненого. Он упал с лашади, ударился о чинару.его повезли в больницу. Поразил узбекский говор, крики, их одеяния.
На вокзале меня встретили дядя Саша с Асей. К нам подошел Гинзбург, представился, попросил позволения зайти, Ася охотно его пригласила.
И дядя Саша и Ася ко мне отнеслись очень тепло. Дяде Сеше я , наверно, напоминала его дочь Тамару, мою ровесницу, увезенную в 1917 году за рубеж.Ася была старше меня всего на два года и мы подружились на равных. Дядя Саша был обаятельный, веселый, легкий, компанейский. В молодости Петебургский адвокат всегда был душой общества. В компании любил прихвастнуть и к «былям небылицу прилагать». С Асей они жили душа в душу.
Мы с Асей начали посещать юридические курсы при коллегии защитников.
Гинзбург стал приходить к нам каждый вечер с конфетами, с пирожными, ходили мы втроем с Асей в кино. А вдвоем с ним мы часто подолгу ходили по улицам. В Москве у него была семья –жена и маленький сын. Много и интересно рассказывал мне о своей жизни.Отец его – известный богачи предприниматель за развитие виноградарство в Крыму получил от царя титул барона.О нем, бароне Жаке  Гинзбурге, упоминает Игнатьев в книге «50 лет в строю». Как будто бы замечательное здание синагоги в Петербурге было построено им.
Михаил Яковлевич в юности порвал с родительской семьей, вступил в партию. В гражданскую войну воевал на шестом туркестанском фронте под командование Фрунзе, участвовал во взятии Бухары. Эмиру Бухарскому удалось бежать. Поезд со своими женами  всех возрастов и ацийэмир бросил на Афганской границе. Сам ушел на верблюдах в Афганистан. В брошенном дворце в покоях эмира было рассыпано золото. Наняли дехкан собирать золотые монеты. Михаил Яковлевич заметил, что один дехканин глотает червонцы- « я его ударил». За оскорблене дехканина его приговорили к военно-полевому суду. Только вмешательство Фрунзе спасло его. В Свердловске видел он арестованного Николая Второго.
В Гражданскую войну в Сибире в гостинице ему пришлось ночевать в номере с певцом Вертинским, смертельно напуганным, беспомощным. У М.Я. была хорошая поговорка: «Терпи казак, солдатом останешься». По работе ему нужно было съездить в Бухару на один день. И мне захотелось посмотреть Бухару. Билеты я купила сама. Побродили по улочкам Бухары, погуляли в «Колпак базаре» - круглом крытом прохладном рынке – своеобразном городе в городе, где продавались всевозможные товары, масса тюбетеек: узбекских, таджикских , казахских, расшитых шелками, золотом, парчей, самых разных фасонов, узорчатых.Я купила длинную до пят бухарскую рубашку из натурального шелка, переливающуюся всеми цветами радуги, тонкую до прозрачности.
Вернулись в Самарканд, он спросил меня, не поеду ли я с ним за границу в Персию в качестве его секретаря на три года. Я подумала о маме и отказалась. Может быть Бог меня уберег – чем бы мне эта поездка обернулась в тридцатые годы. Он уехал, сказав, что и через десять лет меня не забудет. Думаю, что М.Я не избежал репрессий.
                  ___________________________________________

Из моих писем Кисе в 1928 г:
Дядя Саша уездил в командировку в Джизак. С ним ездила Ася. В дороге они познакомились с неким Андреем Ильичем. Привезли и представили мне как возможного жениха. Мы с ним в тот же вечер пошли в кино. На другой день я сказала дяде Саше: «Дядечка, твое задание выполнено на 100% - мы с Ильичем решили пожениться». У дяди выкатились глаза на лоб, он подхватил упавшее пенсне и сказал изумленно: «То есть как ? Это серьезно?»
На другой день зашел Ильич и мы пошли в кино. Вернувшись домой , застал дядю Сашу одетого в визитку, белоснежную манишку, в белых брюках. Я удивилась: «Ты куда дядечка собрался?» Он замялся: «А вот я хотел пройтись недалеко, но теперь не пойду» .И выжидающе смотрел на нас. Сидим, разговариваем ни о чем. Дядя Саша встает, прохаживается: «Вот новые брюки недавно купил» Ильич щупает материал: «Хорошие брюки».
На другое утро дядя мне: «Эх, Натка, я ведь вчера вас благославлять собирался, слезу пустить, речь сказать о семейной жизни, вырядился как дурак, и все зря».

Дядя Саша устроил меня работать к своему клиенту узбеку, счетоводом в столовую Кашгарчай.Зарплата была не большая, но я имела бесплатное питание, а главное меня скоро приняли в профсоюз. Живя около юритсов, я давала моему шефу юридическте советы, писала заявления, все с помощью дяди Саши. Узбеки стали звать меня с почтением «Закунча – кыз» - девушка  - защитник. Выучилась я у дяди Саши печатать на машинке, вечерами ему помогала в юридических делах. Он радовался моей трудоспособности.

В самарканде для русских было обязательно учить узбексий язык. Он оказался сроден башкирскому и был мне не трудуе. Тот узбек считался образованным , который знал таджикский = это язык «Фарси» - персидский, но котором создана богатейшая классическая литература Востока.
У Киплинга в сказке «Отчего у носорога кожа в складках» фигурирует мудрый джин Фарс,  перс, умеющий колдовать.

Судьба Аси была необычной. Она была полькой – звали ее Яниной Станиславовной, воспитывалась в Польше в монастыре.
Ее увидел русский богач Игнатенко, увлекся ею. И ее 16-летнюю увез в Петербург. С семьей расставаться не стал, но Асе создал раскошую жизнь. Ася выучилась управлять и ездила самостоятельно в модном костюме из черной кожи и перчатках с раструбами. Увлеклась теннисом, играла хорошо. Дядя Саша , в том время петербургский адвокат, вел дела Игнатенко. Бывал у них на даче, видел Асю на прогулках, верхом, восхищался ею.
Потом Игнатенко перевез Асю в Москву. У нее была квартира на Пречистенке в большом доме. Выпуклое окно»фонарем» выходило на улицу. И Ася показывала мне, где была ее квартира. В революцию Игнатенко заболел тифом и умер. Асю взяли какие-то родственники на Украину. У них была мельница под Екатеринославом и Ася там работала, как простая батрачка.
Дядя Саша в эти годы жил у тети Лели в Екатеринославе. Его первая жена – Аделаида Васильевна Шулешкина, ему изменила. Дядя Саша уехал в Екатеринослав.Он стал вести дела Гончаренко, и приехав к ним на мельницу, вдруг увидел согбенную под тяжестью мешка, ту Асю, которая на Пет ербургской даче гарцевала перед ним в амазонке.Начался роман, они поженились. Жить им было негде, и они решили уехать на окраину – в Самарканд. По дороге через Москву останавливались у нас в Аптекарском.
Ко мне приехала в Самарканд Вера Харкевич – сестра моего отца. Вера не была способной к учению, ее отдали в балет, учиться шитью. Но ни портнихи, ни балерины из Веры не поучилось. Тогда ее отправили набираться уму разуму у дяди Саши.Было решено, что мы с Верой поселяемся отдельно. Дядя Саша нашел нам маленькую комнатку – балахану.Старый и новй европейский город разделял широкий бульвар обсаженный белой акацией.
Балахана наша была уютной: на поу циновка, стояла большая кровать, стол мы сделали из чемоданов, с потолка свисала большая керосиновая лампа, которая не только ярко освещала, но отлично обогревала нас всю зиму.
Над дверью в пузырьке с хлопковым маслом лежал скорпион. Это было противоядие от укусов скорпионов. Еще мы повесили красивый маленький фонарик, с которым ходили по улицам старого города не освещались. Грязь зимой в период дождей стояла непролазная.
Из письма к Кисе: «… В балахане с Верой по вечерам занимались акробатикой. Она учит меня стоять на руках, мы падаем и хохочем  до колик в животе» Наш балкон увит виноградом. Осенью крупные кисти нежного и сладко винограда сами просятся в рот.
Утро начинается криками узбеков.Они разносят на головах теплые свежие лепешки, кричат: «Липошка, горячая липошка». На завтрак мы едим «липошки» с виноградом.
У разносчика молока – пожилого некрасивого узбека мы берем молоко. Раз я вышла с бидончиком, но он сказал, что все продал. П»Пойдемте ко мне, жена вам нальет молока». Мы вошли в дом. Жена его очень юная была так прекрасна, что я задохнулась от ее красоты. Никогда не до ого, ни после я не видела такой совершенной женской красоты.Она напоминала роскошный цветок, который может вырасти только в Раю.Она улыбнулась мне , видя мое восхищение , и стала еще прекрасней. Вошел молочник. Я не могла не скзать ему: «Какая твоя жена красавица , он самодовольно засмеялся. Да и я бы такую красоту не то, черной сеткой накрывала, но и держала бы за семью замками, чтобы не украли.
Вере Харкевич было 15 лет. Стройненькая с красивыми черными глазами, чернобровая с правильным профилем. Она нравилась дяди Сашиным клиентам узбекам. Один сватал ее предлагая ковер в четыре пуда и сколько то баранов.
Увлекся Верой молоденький узбек Каюмов, скромный мальчик, учащийся на кооперативных курсах. Он был развит, говорил по- русски, пришел познакомиться с дядей Сашей, приходит к нам часто в балахану, любил поговорить. Удивлялся, что я не в комсомоле, уговорил меня написать заявление и автобиографию и отнес в комитет комсомола. Вернулся расстроенный: «Зачем ты написала, что из мМосквы и училась?». Надо было написать : «Я кишлак адам» - « деревенский человек»- тогда бы тебя сразу и приняли.
Весной 29 года я возвращалась с работы из столовой, шла по улицам нового города, улицы благоухали прекрасным незнакомым ароматом.»Странно,- подумала я,- сегодня все дамы надушились одинаковыми духами, миновала новый грод, пошла через безлюдный бульвар. Тот же дивный аромат окутал меня как облако. Я остановилась ничего не понимая. Только подняв голову увидела»белой акации гроздья душистые», о которых я знала лишь по романсу , и которые «не забыть, не забыть никогда».

Древний Самарканд ровесник Афин и старше Рима. На тысячу лет старше Бухары и Ташкента. Впервые Самарканд  упоминается античным историком в связи с походом Александра Македонского , легионы которого штурмовали эту твердыню на Зеравшане. В свое время его завоевывали арабы. Город разрушали орды Чингисхана, он снова оживал, возрождался, во времена правления Расцвел, нас восхищают дворцы, мавзолеи , минареты. Самарканду более двух с половиной тысяч лет. Его культура стоит в одном ряду с великими культурами древности, Урарту, Вавилона и Египта.. Он один из первых очагов цивилизации человечества». ( из книги Глухова «Из  глубины веков».